Бедный Павел. Часть 2

— Иван Егорович, я поражён! Приятно поражён!

— Ваше Высочество, я…

— Прошу Вас называть меня в личном разговоре Павлом Петровичем!

— Я благодарю Вас за такую милость, Павел Петрович!

— Ничего, Вы это вполне заслужили! Скажите, Иван Егорович, кто может за Вас закончить Вашу работу в Москве?

— Я не понимаю…

— Не волнуйтесь, я не изменил своего мнения и считаю именно Вас лучшим архитектором и градоустроителем России и моё благоволение к Вам неизменно! Просто я вижу для Вас иное место приложения Ваших сил. Как Вам должность главного архитектора наместничеств? Мы там панируем строить города, порты, дороги, каналы, и мне там нужен человек, который всю эту громаду сможет удержать. К тому же к Азовскому морю собирается переселиться их Императорское Величество с семейством.

— Павел Петрович, а как же Москва?!

— Что же Вам и оставить здесь некого, за себя-то? Помощники-то у Вас есть?

— Ну, Баженов Василий, но вот только я его не оставлю во главе дела! Увлекается он очень, разум теряет — потом не расхлебаем. Пока он на подхвате — великолепен, а как только волю получит… Вот, пожалуй, Казаков Матвей [96] , он справится, но не сейчас. Он талантлив и умён, но привык быть даже на не вторых — на третьих ролях. Я его хотел подрастить за собой, а вот во главе всего встать… Ну, Павел Петрович, только Иван Лем [97] сможет! Однако не хватает нам архитекторов для зданий, очень не хватает!

96

Казаков Матвей Фёдорович — (1738–1812) известный русский архитектор, работавший в стиле раннего классицизма и русской готики.

97

Лем Иван Михайлович — (1738–1810) русский архитектор и градостроитель.

— При Инженерном корпусе открываем обучение зодчих, однако ждать выпуска больно долго… Что же, попрошу рекомендаций у Пиранези. — мама и я уже давно состояли в переписке с замечательным архитектором и художником Джованни Пиранези [98] . Я бы с удовольствием пригласил этого итальянца в Россию, но он был болен и категорически не хотел переезжать из Рима. Однако обратиться к нему за советом было вполне возможно.

— Показывайте. Иван Петрович! Недаром же Вы сюда сбежали из Петербурга! Что Вас так прельстило в Москве? — Кулибин покраснел. Он очень быстро предложил для обойного производства машину по печати обоев, и тут же просто удрал в Москву, приметив какой-то отчёт в документации отделения.

98

Пиранези Джованни Батиста — (1720–1778) итальянский архитектор, художник, археолог. Создатель знаменитых в XVIII веке архитектурных фантазий в стиле Древнего Рима.

— Ваше Высочество! Я объяснил Ивану Леонтьевичу, что проект, который я обнаружил в бумагах, очень важен для моей дальнейшей работы!

— Не волнуйтесь, Иван Петрович! Если бы хотел Вас укорить, Вы бы уже об этом знали! — улыбнулся я ему, — Давайте, господин главный механик Императорского приказа, расскажите мне о Ваших успехах, я приехал на них посмотреть! — Кулибин раскраснелся уже от удовольствия. Два месяца назад состоялся запуск его обоепечатной машины, непосредственной сборкой и отладкой которой занимался сам Эйлер. Результаты были прекрасными, я уверился в его непревзойдённом таланте и дал изобретателю долгожданную должность.

— Итак, Ваше Высочество, позвольте Вам для начала представить автора прожекта, который меня чрезвычайно заинтересовал. — он подвёл ко мне крупного, хорошо одетого мужчину с уже пегой от седины бородой, — Родион Глинков, купец серебряного пояса из Серпейска. — тот посмотрел на меня круглыми от потрясения глазами и механически кивнул. Я решил немного растормошить явно впадавшего в ступор изобретателя.

— Родион, как Вас по батюшке именуют?

— Андрияном, отца завали! — хриплым голосом прокаркал тот.

— Родион Андриянович, может, Вы мне расскажете про свою диковинку, что привлекла Ивана Петровича?

— Так, я… — Глинков звучно прокашлялся и уже значительно увереннее продолжил, — Вот уже пять лет почти как послал модель своей махины в Вольное экономическое общество, приезжал оттуда господин Христиан Лашенколь. И всё…

— Тут такое дело, Ваше Высочество. Отчёт и чертежи были переданы для изучения Михаилу Васильевичу, наравне с прочими. И оставлены им без движения. — вмешался Кулибин.

— Ничего не понял, потрудитесь объяснить мне ещё раз, что за махина, почему ею не стал заниматься Ломоносов?

— Так! — снова заговорил Глинков, — Придумал я махину для чесания льна и ещё одну — для прядения нитей!

— А Михаил Васильевич не обратил внимания на этот прожект среди прочих, что ему присылали. У него таких чертежей было несколько сотен, и он их даже не смотрел! Его архив передали сначала Эйлеру-старшему, он им толком и не занимался — тоже недосуг было. Он пару дел продолжил, а остальное… Потом архив передали в наше отделение, а Иван Леонтьевич начал его потихоньку разбирать. И вот я нашёл…

— Там много ещё дел в архиве осталось? — мне было горько. Вот что я за человек? Обещал работы Ломоносова довести до результата, а всё отдал сведущим людям и забыл. Смотрел только на то, что нужно мне сейчас.

— Ваше Высочество! — всё верно понял Кулибин, — Там ещё их много, но вот людей в отделении недостаточно. Механики нужны, химики, а их и нет толком. Одни канцеляристы… Нет, они люди хорошие, стараются, но понять, что за махина или чертёж… Иван Леонтьевич ищет, но пока мы с ним вдвоём. Однако люди скоро начнут прибывать с учения за границей — проще станет. Я вот разбирал архивы и вот — махину Родионову случайно нашёл, а она мне в голову запала.

— И на что она Вам сдалась?

— Ваше Высочество, я изучал в Англии механику. Видел там Прялку-Дженни [99] и хотел повторить её. Нам нужна ткань и для обоев тоже! — поспешил он объяснить свой интерес.

— Не волнуйтесь, Иван Петрович. Потребность в махинах для производства ткани мне вполне понятна, но Вы же вроде бы хотели заниматься бумагой?

— У меня не было идей, и я решил, что производство бумаги сродни ткацкому делу. И увлёкся слегка… — смутился механик.

99

«Прялка-Дженни» — механическая прядильная машина Джеймса Харгривса. Важнейшее изобретение, сделанное в 1765 г., которое ознаменовало начало промышленного переворота.

— Ладно, к бумажным делам вернёмся позже, а сейчас уж покажите, что там у вас получается. Не зазря же я к вам приехал!

Вот здесь была феерия. Как эти два молодца умудрились всего за полгода создать производство, пусть и опытовое, было удивительно. Оба извинялись, что всё сделано на скорую руку, а главное — используется водяное колесо, а надо бы паровые машины, ибо сезон слишком короткий получается. А зимой вот воды мало, колесо замерзает…

Я наблюдал за чесальными, прядильными, ткацкими станками. Поочерёдно подключая махины, изобретатели показали мне, как с минимальным количеством людей можно произвести ткань, качество которой навскидку было не хуже европейской. Процесс был законченным, и пусть ещё и не идеальным, но уже менял многое.

Людей у нас в производстве сильно не хватало. Крестьяне не хотели идти на заводы, люди привыкли работать на земле и ещё не были готовы сами уйти с неё. Гнать их силком, прикреплять к предприятиям, как Пётр I было малоперспективно — они будут бунтовать, умирать, а результат придёт очень нескоро.

Я хотел сломать эту систему, но сломать мягко. Пусть через некоторое время, люди, уже принявшие мысль, что переезд на новые земли, служба в армии — это не смерть, допустят для себя возможность жить, не обрабатывая землю. Но до этого ещё очень далеко — не день, не два, и даже не год… Так что именно механизация должна была стать основой нашей промышленности.