Беглый

Однообразно потянулись дни нашего путешествия. Караван обычно выходил в полдень и плелся под палящим солнцем до самой полуночи, когда спадавшая жара и яркие звезды делали путь чуть менее мучительным. Проходили мы так в среднем по пятьдесят верст ежедневно. Темп задавали верблюды — неторопливый, медитативный, убаюкивающий. Чтобы размять ноги и хоть как-то развеяться от монотонности, днем мы с Левицким или Софроном большей частью шли пешком впереди каравана и стреляли попадавшихся птиц, в основном каких-то степных жаворонков да куропаток, которые шли на ужин, внося приятное разнообразие в наш рацион.

Но настоящей напастью стали вороны. Не наши, европейские, относительно осторожные, а местные — черные, крупные, с мощными клювами и поразительной наглостью, вскоре сделавшиеся нашими отъявленными врагами. Еще в начале пути я заметил, что несколько этих птиц подлетали к вьючным верблюдам, садились на вьюк и затем что-то тащили в клюве, улетая в сторону. Сначала мы не придали этому значения, но вскоре Захар, проверявший провиантские мешки, обнаружил пропажу.

— Гляди-ка, Курила, — подозвал он меня, показывая на прореху в плотной мешковине, — пернатые черти дыру проклевали! Сухари таскают, ироды!

Оказалось, нахальные птицы расклевали один из мешков и таскали оттуда сухари. Спрятав добычу, вороны снова являлись за поживой. Когда дело разъяснилось, ближайших ворон перестреляли. Но это мало помогло: через время явились новые похитители и подверглись той же участи. Подобная история повторялась почти каждый день. Мы старались укрывать съестное тщательнее, но эти бестии умудрялись находить лазейки.

Самое досадное и нелепое происшествие случилось на третий день пути. Не проехали мы с утра и пяти верст, как услышали отчаянный, какой-то не свойственный нашему силачу жалобный крик. Обернувшись, увидели престранное зрелище: Тит, спрыгнув со своего верблюда, бегал по степи, спотыкаясь и размахивал огромными ручищами, разгоняя стаю нахальных ворон, круживших над ним. Лицо его было растерянным и почти плачущим.

— Стреляйте, вашшлагородь, стреляйте! — заметив Левицкого с ружьем, чуть не плача, кричал он. — Лови ее, проклятую! Она серебро спёрла!

Подбежав ближе, мы увидели на земле мешок с нашим серебром, который, видимо, немного развязался. На мешковине виднелась свежая дыра, проделанная мощным клювом. Оказалось, ворона расклевала мешок и стырила один из небольших, но увесистых слитков, лежавший с краю. Она уже взмыла в воздух и летела прочь, а в клюве у нее тускло блестело наше серебро.

Увы, с ним пришлось распрощаться: пока Левицкий прицелился, ворона была уже далеко.

— Ушла, тварь пернатая! — сплюнул Софрон.

— Ой-вэй, кусочек нашего гешефта улетел! Прямо в небо! — запричитал Изя. — Чтоб ей пусто было, этой птичке!

Тит стоял посреди степи, понурив голову, растрёпанный, огромный и несчастный.

Мы потеряли часть нашего сокровища из-за нелепой случайности. Вообще, нахальство ворон в Монголии превосходит все границы. Эти, столь осторожные у нас птицы, здесь до того смелы, что воруют у монголов провизию чуть не из палатки. Мало того: они садятся на спины пасущихся верблюдов и расклевывают им горбы до крови. Глупое животное только кричит да плюет на мучителя, который, то взлетая, то снова опускаясь, пробивает сильным клювом большую рану.

Монголы, считающие грехом убивать птиц, не могут отделаться от воронов, непременно сопутствующих каждому каравану. Положить что-либо съедобное вне палатки невозможно: оно тотчас же будет уворовано.

Дорогой от нечего делать я разговорился с одним из погонщиков-монголов, молодым парнем по имени Бату, который немного знал русский — выучил в Кяхте. Он рассказал мне про караванную торговлю. Оказалось, что перевозка чая из Калгана в Кяхту приносит огромные барыши хозяевам верблюдов. В среднем, каждый верблюд за два зимних рейса зарабатывает около пятидесяти рублей серебром — немалые деньги.

Расходы же на погонщиков невелики. Бату пожаловался, что верблюды часто приходят в негодность: стирают пятки до хромоты или сбивают спины от небрежного вьюченья. В первом случае им подшивают на рану кусок кожи, и хромота проходит; со сбитой же спиной верблюд в том году уже не годен к извозу.

— При таких заработках твой народ должен быть богатым? — спросил я.

Бату горько усмехнулся.

— Заработки есть. Но редкий увозит домой несколько сот рублей. Все остальные деньги переходят к китайцам. Те обманывают мой моих соплеменников самым бессовестным образом.

— И как же? — заинтересовался я.

— Навстречу каравану выезжают китайцы и приглашают хозяина остановиться у них даром, оказывая всяческое внимание. В другое время китаец и говорить-то не станет. Соплеменник доверяет хитрому китайцу, намереваясь рассчитаться за чай, который берет на извоз. Это хитрецу и нужно. Получив деньги, тот обсчитывает и предлагает товары по двойным ценам. Часть денег идет на подати, взятки, часть пропивается, и в конце концов мои соплеменники уезжают с ничтожным остатком. Еще часть отдают в кумирни жрецам, так что возвращаются домой почти с пустыми руками!

Я слушал его и думал о том, как похожи методы обмана во все времена и у всех народов. И о том, как важно нам самим не попасть впросак, когда придет время сбывать серебро.

Степь казалась мирной, но мы нутром чуяли опасность. И она пришла неожиданно, глубокой ночью, когда лагерь спал тревожным сном. Меня разбудило неясное движение, тихий шум — фырканье лошадей, приглушенные шаги. Рядом завозился Софрон, солдатской чуйкой тоже уловивший неладное.

— Что там? — шепотом спросил он, рука его уже нащупывала приклад ружья.

— Тихо! — прошипел я, вглядываясь в темноту за пределы тусклого круга света от догоравшего костра. Луны не было. В тенях, там, где стояли верблюды и наша единственная оставшаяся лошадь, мелькали какие-то фигуры. Невысокие, быстрые, двигались почти бесшумно. Сомнений не было. Конокрады! Или, как их тут называли, хунхузы — местные бандиты, промышлявшие грабежом караванов и угоном скота.

— Тревога! — заорал я во все горло, вскакивая на ноги. — Хунхузы! Скот угонят!

Лагерь мгновенно взорвался криками и суматохой. Монголы Хана выскочили из своего войлочного шатра с ружьями и луками. Наши тоже подоспели, хватаясь за оружие — ружья, ножи, что было под рукой. Несколько теней уже отделились от стада, ведя за собой упирающихся верблюдов и пару монгольских лошадей. Наших, к счастью, не тронули — видимо, не успели. Раздался свист стрел — монголы открыли огонь. Я увидел, как один из хунхузов вскрикнул и упал, скорчившись. Остальные, не обращая внимания, пытались быстрее увести добычу.

— Сафар, Тит — за мной! — скомандовал я, выхватывая нож — в темноте стрелять было рискованно, можно попасть в своих. — Остальные — прикрыть! Не дай им уйти! Захар, Софрон, Левицкий! Огонь по тем, кто отходит!

Глава 3

Мы рванулись в темноту, наперерез угонщикам, пока монголы Хана, выскакивая из своего войлочного шатра, уже посылали в ночь первые свистящие стрелы.

Сафар, двигаясь с нечеловеческой кошачьей грацией, первым настиг одного из хунхузов. Тот как раз пытался взнуздать нашу лошадь, жадно оскалившись. Молниеносная подсечка — и бандит мешком рухнул на землю, выронив кривую саблю. Сафар не дал ему опомниться: короткий прыжок, и он уже сидел на поверженном враге. В темноте мелькнул отблеск его ножа, послышался сдавленный хрип, и фигура хунхуза обмякла. Все произошло за считанные секунды.