Беглый

Лопатин присвистнул.

— Ого! Пятую часть! Грабеж почище амбаньского!

— Так ведь амбань у вас товар забрал да бумажками сунул, а я вам за эти самые бумажки живое серебро даю, — парировал я. — Хоть какая-то копейка вернется.

Купец задумался, потирая подбородок. В конце концов, прагматизм перевесил все другие соображения.

— Эх, была не была! Лучше синица в руках! Давай свое серебро! Только чтоб тихо!

Сделка состоялась у нас в комнате.

Захар отсчитал Лопатину оговоренную сумму — несколько тяжелых слитков. Купец принял их с видимым облегчением, взвешивая на ладони. Взамен он передал мне пачку тонких шершавых бумажек с иероглифами.

Когда купец вышел, товарищи окружили меня.

— Курило, ты чего удумал? — первым не выдержал Софрон.— На кой ляд тебе эти картинки?

— Да уж, Серж, вложение сомнительное, — подхватил Левицкий.

Я разложил пестрые бумажки на столе.

— Что скажешь, Изя? — обратился я к Шнеерсону.

Изя взял одну из бумажек, потер между пальцами, поднес к свету, понюхал.

— Таки да, похоже, — проговорил он. — Бумага, конечно, дрянь. И печать грубовата. Но ходит же! Значит, деньги. Местные.

— А… сделать такие можешь? — спросил я прямо.

Изя вздрогнул, потом хитро посмотрел на меня.

— Ой-вэй! Какие слова! Подделка денег — это ж каторга, а здесь явно хуже!

— Это если поймают! Ну так сможешь? — многозначительно глянул я на него.

Изя снова повертел бумажку.

— Ну, как говорил мой родной таки дядя Шломо Хейфиц, шо намарано одним человеком, то завсегда нарисует заново другой, мой дорогой племянник! Нужна такая же бумага. И чернила. Краска… ну, рецепт подобрать можно. Печать… тут сложнее. Тут либо резчика хорошего искать, либо самому… Но можно, таки да. Если очень осторожно.

Он помолчал, потом добавил, понизив голос:

— Только вот что скажу, Курила. Ни бумагу, ни чернила, ни краску — ничего здесь, в Баин-Тумэне, покупать нельзя! Сразу подозрение вызовем. Если уж решаться на такое… То все компоненты надо искать в другом месте. Подальше.

Я кивнул. Идея была опасной, почти безумной. Но она давала шанс.

Бумажки, полученные от Лопатина, грели карман. Идея Изи была соблазнительной, но рискованной.

Главной проблемой оставалось серебро. Его нужно было превратить во что-то более удобное. Я снова обратился к Лопатину, который уже в лучшем расположении духа сидел внизу.

— Господин Лопатин, еще раз прошу совета, — начал я. — Серебро у нас имеется, количество… заметное. Таскать тяжело и опасно. Где бы его обменять понадежнее? Не на фантики, а на золото, может, или векселя купеческие?

— Дело говоришь. Серебро — обуза знатная. На золото менять… сложно тут. Векселя… русские купцы есть, но мало, да и кто тебе, без роду без племени, поверит?

Он пожевал губами.

— Есть пути… Рисковые. Ежели серебро чистое и количество стоящее, можно сунуться к тем, кто чаем ворочает. Но самый верный, хоть и самый опасный путь — к опиумщикам. Вот уж кто к большим деньгам привык и лишних вопросов не задает. Им серебро завсегда нужно — расчет вести.

— Опиумщики? — переспросил я. — А где их искать?

Глава 5

— Здесь, в Баин-Тумэне, они тоже бывают, но больше по мелочи. — Лопатин понизил голос до заговорщицкого шепота, и от него пахнуло луком и тревогой. — А вот ежели по-крупному сбыть надо, да так, чтоб без лишних глаз, — так это в Ундурхан пылить. Верст двести отсюда на запад, по Керулену если путь держать. Городишко паршивый, но на бойком перепутье стоит. Туда и с Кяхты караваны заворачивают, и с Калгана, со всей Джунгарии, и с Тибета… Вот там-то и кишит отборная нечисть, дельцы всякого пошиба, среди них и те, кто «черным товаром» — опиумом то бишь — грешит. Там и спрос на серебро твое может быть, и пристроить его можно, если с головой да с пониманием подойти. Но гляди в оба, парень! Народ там крученый: обдерут как липку, а то и вовсе в степи без лишнего шума прикопают из-за твоего серебришка!

Я поблагодарил Лопатина, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Ундурхан. Название звучало дико, как рык степного волка, но в нем же слышался и заманчивый звон монет. Риск? Да вся наша жизнь после побега — один сплошной риск! А сидеть здесь, в Баин-Тумэне, и ждать, пока нас схватит амбань или какой другой стервятник, было еще хуже.

Вернувшись к своим, я не мешкая выложил все как на духу:

— Поедем в Ундурхан. Там, говорят, можно наше серебро пристроить. Есть публика, которой оно нужно позарез.

— Это к кому? — Софрон дернулся, словно его ударили.

— Опиумщикам! — прямо ответил я.

— С этой сволочью связываться — себе дороже выйдет. Слыхал я о них, — хмыкнул Софрон.

— Отчаяннее нас? — криво усмехнулся Захар, и в его глазах блеснул азартный огонек. — Мы сами с каторги беглые, с краденым серебром на горбу! Нам ли чертей бояться? Главное — цену хорошую взять да не дать себя на фуфу променять!

— Таки да! — поддакнул Изя, потирая руки, и глазки его за стеклами очков забегали. — Где риск, там и гешефт поболее будет! Только осторожность нужна, я вас умоляю, сугубая!

Левицкий поморщился при слове «опиумщики», его аристократическое нутро протестовало, но он лишь тяжело вздохнул. Он, как никто другой, понимал, что мы загнаны в угол и выбирать не приходится.

Решение было принято — тяжелое, как наши мешки с серебром, но единственно возможное. Нужно было двигаться, и быстро. Но Ундурхан лежал в стороне от маршрута каравана Лу Циня, и нам позарез нужен был свой проводник, знающий эти дикие тропы и языки.

Я снова пошел к Хану, который невозмутимо, как буддийский монах, чинил ременную упряжь.

— Слушай, собрались мы с сходить до Ундурхана. Тут торга нет на наш товар, а там, говорят, может быть добрый спрос! — сказал я, присев рядом на корточки. — Вы, я знаю, в другую сторону идете, так вот, хочу спросить: можешь ли ты дать нам человека, который и дорогу знает, и языком местным владеет? Серебром не обидим.

Хан долго молча смотрел на меня своими узкими, как щелки, глазами, словно просвечивая насквозь. Потом коротко, будто нехотя кивнул.

— Сайн байна. Есть у меня племянник, Очир. Молодой, горячий. С малых лет с караванами ходит, места здешние знает, язык ваш понимает, и по-монгольски, и по-китайски лопочет. С вами пойдет.

Вскоре он привел к нам невысокого, но крепко сбитого парня лет двадцати, как молодой бычок, взиравшего на нас узкими щелочками глаз. Обветренное, скуластое лицо, чуть приплюснутый нос, внимательные, тёмные раскосые глаза, казалось, видевшие все и сразу. Очир почтительно поклонился, приложив руку к сердцу, пробормотал несколько слов приветствия на ломаном русском. Взгляд у него был спокойный, но цепкий, как у степного орла.

Парень был себе на уме, и это внушало больше доверия, чем показная угодливость.