Беглый

— Таки грабеж средь бела дня! Натуральный разбой! — не удержался Изя, всплеснув руками. — Я вас умоляю! Это же хуже, чем на одесском Привозе!

— И что же вы предприняли, господин Лопатин? — спросил Левицкий, в глазах которого отразилось негодование таким нарушением прав соотечественника.

— А что тут предпримешь? — горестно вздохнул купец. — Консула нашего здесь нет, городишко хоть и бойкий, а по сути — дыра дырой. Защиты никакой! Хозяин посоветовал: «Ты, — говорит, — поезжай в город налегке. Я тебе лавку укажу, человек там знакомый сидит, с понятием. Скажи ему по-дружески, какой товар. Он сам сюда приедет, отберет, что ему надобно, да потихоньку, малыми партиями, как свой товар, в город перевезет, без пошлины. Только много не возьмет, сам понимаешь».

— И вы согласились? — спросил я, чувствуя, как холодок пробегает по спине при мысли о нашем серебре.

— А куда деваться? Планы мои торговые это, конечно, порушило, но хоть что-то выручить! Поехал вчера с приказчиком моим, Сенькой. Я по-местному балакаю, одет был по-дорожному, в халат — за своего приняли, пропустили. Нашли ту лавку. Хозяин — китаец маленький, юркий, глазки так и бегают. Сговорились. Заодно снеди прикупили — мяса, лепешек, фруктов душистых — и вернулись.

— Тюки у меня с товаром в отдельной фанзе под замком, подобраны еще в Иркутске, чтоб в каждом всего понемногу: ситец, сатин, миткаль, фланель, сукно разных цветов. Удобно. Перенесли с Сенькой два тюка, ровно верблюжий вьюк, в свою фанзу, разложили образцы. Вскоре и купец-китаец приехал. Поглядел, пощупал, понюхал, отобрал, что надо. Проторговались за чаем битый час, угостил я его своей клюквенной. Ударили по рукам. Он поехал в город за деньгами, обещал к вечеру вернуться и товар забрать.

Купец помрачнел еще больше, побагровел, сжал кулаки.

— Ага! Как же! Не прошло и двух часов, как вбегает хозяин двора, бледный, как смерть, глаза выпучил, руками машет: «Беда! Сам амбань едет! Прознал!» Я хозяину: ты, мол, про остальной товар — ни гу-гу! Верблюды наши, слава богу, паслись не при дворе. А то бы он по числу скотины смекнул, что к чему, потребовал бы все показать, и тогда — прощай, весь мой труд! Сколько б захотел, столько бы и загреб!

Он снова отхлебнул чаю, голос его дрожал.

— Ну, приехал. Шум, гам! Вперед двое верховых с копьецами. За ними носилки его расписные, четверо слуг несут, пыхтят. Сзади еще двое конвоиров. А следом — вся деревня сбежалась глазеть. Вылез он из носилок — важный, толстый, как боров, халат парчовый, тигр золотом вышит, на башке шляпа с синим шариком — это, значит, чин его обозначает, навроде как у нас! Ну, туда-сюда, хозяин в землю кланяется, лебезит. Мы с Сенькой тоже поклонились — а куды денешьси? Зашел, сел в кресло. С ним секретарь его, с бумагой, кисточкой. Начался допрос: кто, откуда, зачем? Я паспорта подал, говорю: так и так, торговали в Урумчи, остатки вот сюда привезли. Он дальше: на чем приехали, где караван твой? Я — на телеге, мол, а лошади во дворе. Хозяин кивает. Амбань хитро так: почему не в городе? Мы — думали, тут часть продадим. Он усмехается в усы: кто тут твой дорогой товар купит? Покажите!

Лопатин в сердцах стукнул кулаком по столу.

— Стали показывать. Он каждую штуку щупает, на свет глядит, нос воротит — и дорого, и товар неважный… А потом цедит так небрежно: «Ладно, помогу вам. Отложите мне по две штуки каждого сорта, что мне понравятся». И секретарю: «Запиши! И посчитай пошлину. Десятина — за привоз. И еще десятина — мне за помощь». Пятую часть ему подавай! Секретарь сел считать. Я подаю, цену называю. Он выбрал сортов двенадцать, самых лучших! Дешевые забраковал. Двадцать четыре штуки — ровно половина того вьюка! Насчитал секретарь четыреста лан серебра — по-нашему рублей восемьсот! «Деньги, — говорит амбань, — завтра утром пришлю, а товар сейчас заберу». Встал и вышел. Секретарь солдатам командует. У тех и мешки, и веревки с собой — видать, не впервой грабят! Живо три вьюка связали, на лошадей перекинули. Амбань проследил, в носилки свои плюхнулся — и уехал.

— И что, деньги прислал? — подался вперед Изя.

— Прислал, не обманул, черт бы его драл! — криво усмехнулся Лопатин. — Утром секретарь его принес мешочек. Только не серебро там было, а бумажки! У них тут свои бумажки печатают, вроде векселей. Ходят только в этом городе! Вот так! Мало того что полцены за лучший товар взял, так еще и какими-то сомнительными фантиками расплатился!

— Ох, горе! Разбойник! — искренне посочувствовал Изя.

— И что теперь с этими фантиками делать будете? — спросил я.

— А вот не знаю! — развел руками Лопатин с видом полного отчаяния.

— Сенька, приказчик мой, чуть с ума не сошел. Китаец тот, что покупать хотел, вечером приезжал, забрал остатки, еще лан четыреста серебром дал. Сказал, ночью товар в город провезет, караульным взятку даст. Видать, он сам амбаню-то и нашептал, подлец! Теперь вот сижу, репу чешу… Бумажки эти надо здесь тратить. Верблюд у меня освободился. Думаю, зерна купить для скотины — овса там или чего еще. Ну, себе провианту! А все равно большая часть этих бумажных денег останется! Куда их девать? Хоть в нужник кидай! Вот такие тут порядки, господа хорошие. Так что, ежели вы тоже с товаром каким особым сюда прибыли… ой, глядите в оба! Амбань этот — зверь лютый! Пронюхает — не пощадит!

Рассказ купца произвел на нас впечатление. Мы поблагодарили его за откровенность и отошли к своим тюкам.

— М-да, весело тут у них, — пробормотал Левицкий, брезгливо оглядывая грязный двор. — Азиатчина во всей красе. Произвол и вымогательство.

— Куда мы попали! — покачал головой Изя.

— Значит, в город соваться с нашим серебром — смерти подобно, — мрачно заключил Захар. — Амбань этот сразу прознает. Нюх у таких на поживу звериный. И все отберет.

— Похоже на то, — согласился я, чувствуя, как внутри все похолодело.

История Лопатина ясно показывала: продать серебро здесь будет еще сложнее, чем в Гайнчжуре.

— Значит, надо думать. Либо искать совсем уж обходные пути здесь, через мелких перекупщиков, что рискованно. Либо… двигаться дальше с караваном в Ханхехей или в Бухеду. Там, говорят, и города побольше, и торговля посвободнее.

Мы снова оказались перед выбором. Проклятое серебро Фомича, наша надежда, превратилось в смертельно опасный груз. Вечером мы сидели в своей душной, пахнущей пылью каморке. Настроение было подавленное. Снаружи доносился шум постоялого двора.

Рассказ Лопатина заставил меня задуматься. История с амбанем и бумажками… в ней таилась возможность. Пока мои товарищи мрачно обсуждали здешние нравы, я подошел к все еще кипевшему гневом купцу.

— Уймите свой гнев, господин Лопатин, — начал я примирительно. — Дело, конечно, паскудное. Но скажите, велика ли вам прореха от этих бумажек? Совсем им ходу нет?

Лопатин махнул рукой.

— Да как сказать… На часть этих фантиков я тут прикуплю кое-чего. Народец-то местный берет. Но это ж мелочь! А львиная доля — почитай, лан триста серебром! — так и останется мертвым грузом! Куда я их дену?

— А ежели… — я понизил голос, — я у вас эти бумажки… выкуплю? Ту часть, что без надобности, а то и все.

Лопатин уставился на меня с недоумением.

— Выкупишь? Ты? Чем же это?

— Серебром, — так же тихо ответил я.

Глаза купца округлились, потом хитро сощурились.

— Серебром… А какой же курс? Уж не лан за лан ли?

— Что вы, господин Лопатин! — усмехнулся я. — Вы вот сами говорите, бумага эта дальше города не ходит. Риск для меня какой! Пятую часть дам. За каждые пять лан бумажных — один лан серебром.