Белая ведьма Азеила

Даже будь у нее возможность выбирать, она никогда не предпочла бы Клария.

Но все же Вейлана не забыла о нем, спрятавшемся в тесном пространстве экипажа. В груди защемило от ее заботы, совершенно им не заслуженной, и Кларий привычно ощетинился. Он давно уяснил, что нападать лучше первым.

Вот только девушка и не подумала сердиться. Ее слова как будто гладили его, успокаивая вздыбившиеся призрачные иголки. Кларий не мог, а главное — не хотел на нее злиться. И вместо этого поделился недавно пережитым страхом.

Потому что увидеть на ее месте кого-то другого оказалось для него действительно страшным.

Кларий не боялся ни дикой магии, ни чудовищ. Но увидеть вместо Вейланы нечто столь ей чуждое было нелегким испытанием.

По крайней мере, он полагал так, пока девушка в порыве чувств не обняла его.

Он не смел ответить на ее объятие. Кларий твердо решил, что не должен прикасаться к девушке, которая выбрала другого. Потому и не пытался больше ни обнять, ни поцеловать ту, без которой не видел жизни. И то, что она так легко разрушила столь тщательно возводимые им стены, стало для него пыткой. Он страстно желал прижать ее к себе, невзирая ни на какую боль, а потому сбежал, понимая, что это будет неправильно.

И до чего жестоко с ее стороны поступать с ним так.

Его тянуло к ней с непреодолимой силой, и для нее же лучше было бы отталкивать его.

В поисках одиночества Кларий забрел довольно далеко от лагеря, и спохватился довольно поздно. Бросился назад, полный тревожных предчувствий, ругая себя за непозволительную беспечность, он почти ожидал увидеть растерзанных гончими своих спутников. Но возле экипажа царили мир и тишина.

Гончие так и не появились, и это не на шутку встревожило его. Вейлана целиком разделила его тревогу, и Кларий твердо решил, что доставит девушку в Цитадель, чего бы это ему ни стоило. Увы, он не мог все сделать сам, если не хотел погубить Вейлану только потому, что не рассчитал сил. Но Пэну он доверял, насколько вообще мог кому-либо доверять.

Тревожная тишина, наполнявшая экипаж все эти дни, не мешала Кларию пытаться разобраться в себе. Это было трудно — он не привык оценивать себя объективно. С детства отец внушал ему, какое он ничтожество, не гнушаясь напоминать о низком его происхождении и проведенном в трущобах детстве. Всю жизнь Кларий доказывал ему, что это ничего не значит, полагая себя выше условностей и лучше любого другого человека. Его никогда не связывали моральные принципы, а действительно достойных людей он презирал, не признавая себе, что глубоко в душе завидует им. Тому, что им ничего и никому не надо доказывать. Кларий жил, ни о чем не задумываясь, не пытаясь понять себя или окружающих.

А теперь расплачивался за это, не желая жить как раньше и не умея жить по-другому.

Невольно Кларий подглядывал за своими спутниками, пытаясь скопировать лучшее в их поведении. Благодарить, если тебе оказали услугу, даже самую пустячную; проявлять вежливость, быть доброжелательным… Все это казалось таким странным и непривычным. Но считалось вполне нормальным среди людей, а значит, ему стоило попробовать вести себя также.

Вот только Кларий сомневался, что это как-то поможет. То, каким он был, то, что он делал — все это не исправить и не изменить. Сколь бы искреннюю доброжелательность ни демонстрировал Кларий, он не перестанет от этого быть чудовищем, отнявшим сотни и тысячи человеческих жизней, огнем и мечом прошедшим по Азеилу, вручившим мир в руки черного колдуна. На его совести смерти и разрушенные судьбы, насилие и пытки — и его сожаления ничего не меняют.

Кларий не искал себе оправданий. Он лишь отчетливее понимал, что больше никогда не станет таким, как прежде — и что Вейлана, прекрасная, милосердная королева, никогда не простит его преступлений. И непременно о них узнает, рано или поздно, ведь чудовищная слава, которой он прежде так гордился, летит впереди него. Его имя проклинаемо по всему Азеилу, и Вейлана столь добра к нему лишь потому, что еще ничего о нем не знает.

И, каким бы жалким и беспомощным ни казался Кларию Гвидо, он страстно желал поменяться с ним местами. Прожить тихую жизнь под присмотром любящей няни; никогда не держать в руках оружия; быть тем рыцарем, что может спасти Вейлану. И в то же время он ненавидел Гвидо, счастливого своего соперника, не понимающего собственного счастья. Раньше этого было бы достаточно, чтобы мальчишка распрощался с жизнью. Но, увы, от него зависела судьба Вейланы, а потому Кларий его не трогал.

Цитадель приближалась, и Кларий тщательно прятал тоску за хмурым видом. Для него Цитадель не была спасением — она означала, что Вейлана будет потеряна для него навсегда. Это сейчас она еще согласна принимать его в качестве друга, но, став белой ведьмой, в отвращении отвернется от той грязи, что увидит в нем. Лишь одно утешало его — Вейлана будет жить. Пусть даже ему самому хочется умереть, чтобы не видеть ее с другим. Кларий жил ради нее — и был готов за нее умереть.

А потому без колебаний решил расчистить путь для Вейланы, когда они все-таки угодили в засаду.

Он почти поверил, что у них все получится, когда экипаж въехал в ущелье. Но темный рыцарь слишком хорошо знал своего отца, чтобы действительно думать, будто все обойдется. Всю дорогу он гнал машину, чтобы черному колдуну осталось как можно меньше времени для создания засады. Но в том, что она будет, он ничуть не сомневался.

И изумился, когда Вейлана объявила, что прикроет его. Ведь весь смысл и был в том, чтобы пожертвовать им — а Вейлана спасется. Кларий не понимал, почему она упрямится, подвергая себя опасности. Пусть даже это увеличивало его собственные шансы.

Он позволил ей уговорить себя лишь потому, что спорить означало терять драгоценное время. Кларий не доверял Гвидо, но понадеялся, что тот справится со столь простым делом, как довести экипаж до выхода из ущелья. И бросился в бой, с головой окунаясь в привычную стихию.

Здесь он мог не беспокоиться о прошлом и будущем, мог не думать о правильности своих поступков или о чувствах. Бой — его призвание, он — оружие, а меч — продолжение его тела. Есть только противники и стремление уничтожить их всех, обратить в пыль… А за спиной — белая ведьма, и он чувствует ее поддержку, колдовской щит наполняет его уверенностью в собственной неуязвимости, и сердце бьется радостью: она с ним, она — на его стороне! И значит, у них точно все получится.

Все действительно могло получиться, если бы не Гвидо.

Подлый трусливый человечишка — он бросил их на произвол судьбы, просто сбежав. Гвидо лишил их единственного шанса на спасение, и Кларий пожалел, что не убил его, когда была такая возможность. Гнев и ярость затмили разум, как много раз до этого, и потому он не сразу заметил опасность. А когда опомнился, было поздно.

Никем не сдерживаемые, големы добрались до защитников Вейланы, и, когда Кларий бросился на помощь, на девушку уже напали. Он ощутил момент, когда спал ее щит. Ему вдруг стало трудно дышать, воздух обжигал, от него мутилось сознание, а силы стремительно утекали в никуда.

А затем на сознание обрушалась тьма.

Она шептала, шипела, дразнила; тьма убеждала его в никчемности и бесполезности, она смеялась над ним, а Кларий не находил слов, чтобы защитить себя. И очнулся он, подавленный и разбитый, все еще слыша этот мерзкий голосок.

Место, где он очутился, выглядело незнакомым. Каменная комната, грубый лежак, запертая дверь — похоже на камеру для заключения, но где такие находятся, он представления не имел. В замке отца подобные помещения снабжены орудиями пыток, но здесь из знакомого — лишь цепи, которыми он прикован к стене. Но собственное положение не особо тревожит Клария. Все, что его беспокоит — это что стало с Вейланой. Жива ли она?