Бельгийский лимонад

— Не хочу, товарищ майор, вводить вас в заблуждение: у меня всегда была плохая память на лица.

— А вот вы на том снимке назвали Бойко — среди этих солдат никто на него не похож?

— Да, действительно, этот человек тут тоже есть. Меня сбила с толку одежда: там он — в гражданской, а тут — военная форма.

— Так, хорошо. А сейчас давайте перевернем фотографию, посмотрим в подписи его фамилию: третий слева...

— Все, товарищ майор, сдаюсь, вы меня приперли к стенке: конечно же, это Родионенко, Василий Родионенко, тоже уроженец Случевска. И фамилия Бовин переправлена на Родионенко моей рукой. Когда вы эту фотографию достали, я тут и понял, с какого конца на меня вышли... А что сразу не назвал вам его, так единственно из-за Америки: как он драпанул туда после войны, так мы все вычеркнули его из памяти...

— Откуда у вас сведения, что он эмигрировал?

— Из разговоров. Единственно — из разговоров.

— А где он находился во время войны, чем занимался?

— Чего не знаю, того не знаю. Не осведомлен. Совершенно.

— Вы же, насколько я понял из беседы с Сергеевым, встречались с Родионенко в сорок четвертом или сорок пятом?

— А, да, действительно. Было. Одна встреча. Мимолетная.

— Фотографию свою он вам в тот раз подарил?

— Фотографию? А, да, действительно. Было... Догадываюсь, сейчас спросите: где встречались? На СПП в Пирне. На сборно-проверочном пункте в городе Пирна. Он тогда переслал со мной фото для своего отца и для одной девушки — наверное, уже замыслил свистануть за океан...

— Фамилию девушки назовите, пожалуйста.

— Данченко. Лидия Данченко... Фотографии я передал по назначению, когда ездил в Случевск вскоре после войны.

— А...

— Понимаю: вас интересует фотография, подаренная мне? Сейчас покажу, пожалуйста, секрета из этого не делаю, нет нужды. Могу даже отдать ее вам, для меня она ценности не представляет. Особенно после того, как узнал про Америку. Надо же, прельстился блеском чужой жизни!..

— Всё же убеждены, однако-то, что он эмигрировал?

— Иначе бы какой-то звук подал о себе в родные места. Не стерпел бы. В Случевске все считают, что их Вася за океаном.

— А вы переписываетесь со своими? У вас кто-то остался там?

— Это только любопытство или?.. Я обязан отвечать?

— Что вы, Василий Прокофьевич, это же не допрос — беседа. Просто я подумал, вдруг захотите черкнуть туда со мной пару строк? Я ведь от вас сразу в Случевск...»

(Из беседы майора Чедуганова Б. А. с Пожневым В. П. — диктофонная запись)

Непредвиденный цейтнот

Научные командировки планируются, как правило, заранее. Тем более зарубежные. А тут в институте сложилось так, что возникла надобность в срочном порядке направить двух специалистов в Англию. И одним из кандидатов оказался Бовин.

Причем, как выяснилось, выбор пал на него в результате шагов, предпринятых самим Бовиным. В иной ситуации такая инициатива могла бы рассматриваться как проявление естественного желания расширить научный кругозор да заодно обогатиться туристскими впечатлениями, теперь же, в свете вскрывшихся фактов, это воспринималось совсем под другим ракурсом.

Голиков объявил экстренный сбор. Чедуганов, Овсянников, Шуляков.

Шулякову не сразу удалось оторваться от новых забот, пришел, чуть запоздав. И спросил от порога:

— Поди, все уже обсудили?

Голиков сказал ему, жестом приглашая занять привычное для него место у столика (Чедуганов с Овсянниковым разместились на стульях у стены):

— Пока еще думаем, с какого конца начать.

— А тут думай не думай, решение может быть только одно: каким-то образом помешать выезду.

Чедуганов сверкнул на него черными, с характерным разрезом глазами:

— Просто сказать, однако-то: помешать выезду!

— Я и не утверждаю, что это просто сделать, я лишь подвожу мысль к целевой установке, к итогу. Да, к итогу.

— А конституция? — продолжал горячиться Чедуганов. — Он пока еще обладает всеми правами советского гражданина!

Голиков увидел, как Овсянников переводит глаза с одного на другого, спросил:

— А у вас какие соображения, Юрий Петрович?

— Мне кажется, тут не может быть двух мнений, — отозвался Овсянников, — ситуация такая, что мы просто не имеем права спокойно ждать, как решится вопрос с его поездкой за рубеж, мы просто обязаны вмешаться. Только вот в какой форме это осуществить, честно говоря, не знаю.

— Вариантов у нас нет, — вклинился Чедуганов, — форма может быть одна: высказать свои соображения руководству института.

Ни Овсянников, ни Голиков не успели отреагировать, подключился Шуляков:

— Руководству института? — приступил он к Чедуганову. — А что ты ему скажешь, Борис Абикеевич? Скажешь, что Бовин такой-сякой? Все напрямую? Намеками ведь не обойтись...

Овсянников повернулся к Голикову, предложил:

— А почему не поставить перед прокуратурой вопрос об изоляции Бовина? Разве после того, что Борис Абикеевич привез из Случевска, нет оснований просить санкции на арест?

— Именно! — поддержал Шуляков.

Голиков непроизвольно нахмурился:

— Пока в нашем распоряжении нет прямых доказательств его преступной деятельности, мы не получим санкции не только на арест, но и на задержание. Прав Борис Абикеевич: через конституцию не перешагнуть. Бовин находится под ее защитой. Просить санкцию на арест — это значит противопоставлять закону эмоции.

Шуляков вскочил, едва не повалив стул, покружил на пятачке между окном и столиком, вывернул из кармана вместе с подкладом пачку «Беломорканала»:

— Он еще под защитой конституции! — качнулся в сторону Голикова. — Мы еще числим за ним права советского гражданина! — Повернулся к Чедуганову: — Да после того, как Случевск помог сорвать с него маску, все это не более, чем формальность!

— И тем не менее мы не имеем права с этим не считаться, — возразил ему Голиков, потерев пальцами левый висок, откуда начинало знакомо постреливать мигреневой болью в глаз. — И не вам это объяснять, Валентин Кириллыч.

— И не надо объяснять, знаю я границы наших прав, на сто рядов знаю, просто это из меня реакция на Случевск выплескивается.

Голиков показал глазами на пачку папирос в руках у Шулякова:

— Примите успокоительное и давайте думать... Меня вот тут одна мысль точит: что, если нам сделать ход конем, попытавшись решить вопрос о зарубежной поездке Бовина с помощью самого Бовина?..

Все молча ждали продолжения, только Шуляков не удержался, пробурчал:

— Чего не люблю, так это ребусов!

— Сейчас, Валентин Кириллыч, — усмехнулся Голиков. — Мысль такая: почему бы нам не выложить ему впрямую все, что стало о нем известно? Ему тогда, сами понимаете, не до поездки станет...