Бельгийский лимонад

— Погар...

— «...станции Погар. Там нас погрузили в товарные вагоны, под охраной отправили в город Гомель, где поместили в лагерь военнопленных. Там я пробыл несколько месяцев. Весной 1943 года из лагеря отобрали наиболее молодых и здоровых — группу человек пятьдесят-шестьдесят...»

Теперь вмешался Чедуганов: приостановив чтение, спросил у Бовина:

— Несколько месяцев молодые и здоровые парни просто так, задарма, как это говорится по-русски, ели у немцев хлеб?

— Здоровыми мы были относительно, конечно, а кормили нас какой-то похлебкой — так, чтобы поддержать силы.

— Но чем вы там занимались-то все же? — вступил Голиков. — Не просто же ели да спали?

— На работы на разные гоняли, кого куда...

— Про всех не будем говорить, лично вы чем занимались?

— Ну, это... Вагоны, например, разгружал...

— Так, понятно. Продолжайте, Юрий Петрович.

— «...человек пятьдесят-шестьдесят, куда попал и я. Всех нас снова погрузили в товарные вагоны и под охраной отправили в Германию. В городе...»

— Аахене...

— «...в городе Аахене снова поместили в лагере для военнопленных. Там я сразу заболел брюшным тифом, пролежал в лагерном изоляторе около трех недель. После выздоровления меня взял к себе бауэр — крестьянин Ганс...»

— Кёльц...

— «...Ганс Кёльц. Его большой дом в окружении двух небольших лачуг и помещений для животных находился в нескольких километрах западнее Аахена, недалеко от бельгийской границы. У него было шесть коров, четыре лошади и другие животные. Мне вменили в обязанность кормить их и ухаживать за ними, вывозить навоз на огород. Вместе со мной работал...»

— Француз...

— «...работал француз «Арно из солнечного Марселя», как он себя называл. В начале 1945 года нас освободили англо-американские войска. Мы были свободными. Арно приглашал меня в Марсель, но я пошел вслед за американскими войсками, где пешком, где подвозили негры на машинах. Они чаще всего были шоферами. И постепенно пробирался через Германию...»

— На родину...

— «...через Германию на родину...»

Опять вступил Голиков, сказал, обращаясь к Бовину:

— Вы считаете возможным называть родиной страну, которую предали?

— В данном случае я называю родиной место, где родился.

— Так, понятно. Продолжайте, Юрий Петрович.

— «...на родину. В районе Дрездена скопился большой поток советских, польских и чешских репатриантов. Молодых русских ребят собирали отдельно от других национальностей и направляли на пополнение в воинские советские части. Меня направили в 344-й гаубичный артполк 329-й стрелковой дивизии, где я представился как Бовин Василий Иванович...»

— С версией...

— «...с версией, что проживал в Орловском детдоме. За несколько дней до демобилизации мне полковой писарь из 344-го полка, старший сержант Соколов Дмитрий, посоветовал и с моего согласия оформил и заверил прохождение военной службы в частях, в которых он сам служил, и выписал мне временный дубликат на орден Отечественной войны. С этими документами я демобилизовался. По прибытии в райцентр...»

— Краюшкино...

— «...в райцентр Краюшкино Алтайского края, работал зав. орготделом райкома ВЛКСМ. В 1947 году директор Краюшкинской средней школы — женщина, фамилии и имени не помню — оформила и заверила мне копию аттестата об окончании средней школы, которую я не кончал, и я поступил в педагогический институт. Остальная биография соответствует анкетным данным. Вся практически деловая часть жизни прошла здесь, я стал членом партии, ученым. При рассмотрении моего дела...»

— Чистосердечно...

— «...чистосердечно признаюсь: никаких военных и гражданских преступлений — не грабил, не убивал или подобных других действий — не совершал. С иностранными гражданами или должностными лицами не переписываюсь и не встречаюсь. Я внес определенный вклад в советскую науку, мною опубликовано более ста научных работ, ряд практических разработок внедрено в производство. Имею много...

— Благодарностей...

— «...благодарностей, грамот, награжден орденом Трудового Красного Знамени. В действиях своей молодости раскаиваюсь, мучительно переживал, но не хватало мужества их официально обнародовать. Готов нести ответственность. Прошу возможного снисхождения. Если мне будет предоставлена возможность, я приложу максимум усилий на доверенном мне деле».

Овсянников опустил на стол последний листок, придавил его ладонью.

— Всё.

Бовин сказал:

— Детали, мелочи какие-то трудно вспомнить, но в принципе все, как было.

— А зачем вы решили поменять фамилию? — спросил Овсянников. — Вы же, как следует из вашего признания, ничего не совершили такого, что следовало бы скрывать из-за боязни наказания?

— Видите, в чем дело: когда я соединился с репатриантами, среди репатриантов шел слух, что, дескать, нас всех посадят, поскольку мы были, так сказать, за границей. И будет наказание и так далее. Вот я, боясь, что мне это будет, тем более что я некоторое время служил с немцами... Мне не хотелось появляться в свою родную деревню так вот, представиться в таком виде. Поэтому я счел возможным по своей молодости, глупости придумать такую версию...

— Вы раньше бывали в Орле? — продолжал спрашивать Овсянников.

— В Орле? Не был. Ни разу не был.

— Ну, а как вам удалось так правдоподобно придумать про Детский дом, который действительно оказался в Орле? И про школу на улице Сакко и Ванцетти?

— Видите, как дело было. Я сначала писал в военной биографии, когда поступал в Советскую Армию: школа номер один. Сообразил, что в каждом городе должна быть школа номер один, и она должна быть в центре. Детский дом тоже наугад назвал. А потом, когда уже жил здесь, поехал в отпуск на Черное море однажды и заехал в Орел, разыскал там интернат, мне сказали, что раньше тут был Детский дом, пришел к директору — фамилия его Поликарпов, — сказал, что был до войны воспитанником здешнего детдома...

— Как он это воспринял?

— Что-то, говорит, я вас не припомню, хотя именно мне пришлось увозить детей в эвакуацию. Из старших воспитанников мне тогда Миша Бесфамильнов помогал... И начал мне рассказывать, называть фамилии. Я, конечно, постарался их запомнить, даже записал и потом всегда на них опирался. Вот чистосердечное признание по Орлу. А до этого я в Орле не был, не представлял. Вообще я нигде не был, кроме райцентра Погар...

Вступил Голиков, спросил:

— Скажите, когда вы служили в немецкой части, присягу принимали?

— Присягу? Я даже не знаю, есть ли у них присяга.

— А как же. Когда вам выдавали винтовку, вы должны были принять присягу.

— Насчет присяги не знаю, не помню, а остальное, какие положены атрибуты, было: обмундирование немецкое и все остальное.

— И винтовка?

— Винтовку не давали сначала, я ходил с месяц на конюшню, меня сначала туда поставили. А потом, когда ставили в наряд, давали винтовку. Русскую трехлинейку.

— Дали винтовку, значит, вы должны были принять и присягу на верность фашистской Германии.

— Я же только в наряды...

— А какая разница? Разницы ведь нет.

— Этого я вам не могу сказать, присягал или нет, просто не помню.

— Еще вопрос: вы ведь до прихода в эту часть не имели опыта воинской службы, и вдруг немцы выдают вам винтовку — какое-то обучение они проводили с вами?

— Проводили русские ребята, которые там были.

— Пленные, бывшие военнослужащие Советской Армии?

— Да. Они показывали, как обращаться с оружием. А я, собственно, умел обращаться, потому что у нас в школе был кружок, мы стреляли из мелкокалиберной винтовки. И боевая винтовка у нас была. Мы учились разбирать и собирать ее.