Бельгийский лимонад

— Выходит, в советской школе обучились, как воевать против Советской власти?

— Так уж получилось.

Подключился Чедуганов:

— Как называлась эта воинская часть?

— Вся часть называлась — полк «Десна», а я служил в батарее 621-го артдивизиона.

— Фамилия командира батареи? Место дислокации?

— Место дислокации — в Сагутьеве. Располагалась в Сагутьеве, несколько километров южнее станции Витемля.

— Это Брянская область?

— Брянская. Это на Десне. Витемля — железнодорожная станция, в семи километрах от Случевска.

— Так кто все же был командиром части, однако-то?

— Какой-то обер-лейтенант. Немец. Да. Старичок, чахлый такой. Унтер-офицер у него был Вольф.

— Чем занималась эта часть?

— У них было много лошадей, были три русских орудия калибра 76 миллиметров. С этими орудиями в основном работали бывшие военнопленные — тоже ходили в форме немецкой. Над ними стояли немецкие унтера...

— Вы не ответили на вопрос: чем конкретно занималась эта воинская часть, что вменено ей было в обязанность немецким командованием?

— А, да, действительно. Значит, чем занималась? Ну, если в общем и целом, то она охраняла берег от брянских партизан.

— Вела борьбу с партизанским движением?

— Непосредственно она не выходила на борьбу. Она стояла, где было затишье. Я помню, всего несколько раз стреляли эти орудия.

— В селе стояла часть?

— В селе. Прямо посреди села, на бугре. Село стоит на большом бугре, обрывистом, внизу — река. На этом бугре, открыто, стояли орудия, солдаты жили в избах.

— Сколько времени вы находились там?

— Месяца три. Точно не ручаюсь.

Чедуганов повернулся к Голикову, как бы говоря, что у него на данном этапе круг вопросов исчерпан. Голиков кивнул ему, спросил у Бовина:

— У кого находились на постое лично вы, не могли бы вспомнить?

— Стояли в специально выделенных домах, из которых выселили местных жителей.

— Их вообще не было в селе?

— Жители были, но из домов вокруг расположения части их удалили. Солдаты жили — отдельно русские, отдельно немцы.

— Кого-то из местных жителей помните?

— Из местных жителей? Я помню, там были девушки, но я с ними общался мало, потому что ко мне приезжали девушки из нашего села.

— Кто из девушек конкретно?

— Ульяна Радченко приезжала раза два...

— А где она сейчас?

— Этого я вам не могу сказать. Она должна жить там, в Случевске.

— Скажите, почему вы не эвакуировались? Почему не предприняли никаких шагов, чтобы не попасть в неволю к фашистам?

— А там некуда было эвакуироваться. Ту советскую часть, куда мы доставляли сведения о немцах, вскоре окружили, всех забрали в плен. Там идти некуда было.

— А до этого, заранее нельзя было уйти?

— Не получилось...

— Так, понятно, — подытожил Голиков и перевел взгляд на Чедуганова: — Борис Абикеевич, у вас еще есть вопросы?

— На данном этапе нет.

— А у вас, Юрий Петрович? — повернулся он к Овсянникову.

— Тоже нет.

— Что ж, будем тогда данный этап, как выразился Борис Абикеевич, считать законченным.

— Почему этап? — всколыхнулся Бовин. — Я все осветил, до конца. Если еще какие детали уточнить надо, пожалуйста, я готов.

— Нет, Василий Иванович, деталями не обойтись, слишком о многом вы умолчали, многое попросту сочинили...

— Сочинил? Я стремился к полной искренности.

— Пока мы этого не увидели. Зачем, к примеру, вам потребовалось сочинять всю эту историю пребывания в услужении у бауэра? Или этот мифический француз Арно из солнечного Марселя? Низкопробный, дешевый детектив какой-то.

Бовин заерзал на стуле, но промолчал.

— И хотя вы утверждаете, — продолжал Голиков, — что осветили все до конца, однако на самом деле конец еще в густом тумане. Тот же Данченко, например, о котором вы здесь упоминали...

— Он что, дал на меня показания? — подался вперед Бовин и вдруг заспешил, брызгая слюной: — Ишь ты, гнида, себя пытается за счет других обелить. Вот уж кто, действительно, служил немцам, как говорится, не за страх, а за совесть, готов был разбиться, выполняя приказания немецких офицеров. Нас чуждался, был замкнутым и злым, мог запросто оскорбить, даже выдать секреты своего сослуживца, если ему от этого будет похвала. При нем не заводилось никаких разговоров или намеков о попытке убежать к партизанам. Дружбы у нас не было, мы избегали друг друга...

Голиков ждал, когда он выговорится, теперь продолжил свою мысль:

— Так вот, тот же Данченко, например, излагает события куда с большим, так сказать, приближением к истине...

— Представляю, что он там на меня наворочал.

— Зачем вы так, Василий Иванович? Мы же ничего не берем на веру, все проверено и перепроверено по другим источникам.

— Могу я спросить, что это за источники?

— Да, конечно. Мы располагаем материалами следствия по делам Хрисанфова, Галкина, Воздвиженского, Лохова и других ваших сослуживцев по добровольческому карательному полку «Десна».

Бовин не опустил глаз, не отвел взгляда, только было видно, как у него стала наливаться кровью и без того багровая шея. Он непроизвольно потянулся к галстуку, ослабил узел. И столь же непроизвольно скользнул языком по белесому налету на губах.

— Да, крепко вы меня обложили, — повторил давешнее и с давешней же вымученной усмешкой. — А не будет это противоречить вашим правилам, если я попрошу ознакомить меня с показаниями Данченко?

— Ну, что же, — согласился Голиков, одновременно показывая Овсянникову глазами на его папку, — пойдем вам навстречу. Правда, с таким маленьким условием: ознакомим вас с ними не сразу в полном объеме, а в два приема.

— Козырную карту оставляете на конец? — понимающе сощурился Бовин.

— Нет, просто нам важно прежде услышать вашу трактовку тех событий, о которых там идет речь.

Бовин качнул головой, принял из рук Овсянникова прозрачный пластиковый пакет с листками машинописи, вооружился очками.

— Если не возражаете, — сказал, обращаясь к Голикову и просительно глядя на него поверх очков, — я потом, как прочту это, опять все изложу на бумаге. Мне так привычнее.

Снова сделали перерыв в беседе, снова оставили Бовина одного, а сами, все трое, переместились в приемную, расположились перед экраном.