Белград

Кафешки оказались дебаркадерами, стояли прямо на воде. К ним с набережной вели мостки, одни – прочные, основательные, иные – наспех смастряченные. Свет на дебаркадерах не горел. Под мостками сбился в плавучие островки пестрый мусор. Барки заслонили весь вид на реку. Аня прошла вперед. Одно плавучее кафе было низким и кривобоким, с окном почти на крыше. Приблизившись, Аня поняла, что дебаркадер попросту затонул. Потому и вывернулся окном в небо, погрузив часть кровли в воду. Осиротевший мосток торчал над прибрежной прошлогодней листвой. Течение здесь было сильнее, вымывало мусор. Аня, наконец, разглядела Дунай. Вместо синего простора крупнейшей реки Европы – поток тяжелой жидкости, пахнущий тиной. Дунай равнодушно нес мимо Ани ветки и островки мутного пластика. На канистре проплыла чайка, застывшая в профиль, будто ее фотографировали. На том берегу реки – мелколесье. Бурое, безлистное.

Стемнело.

Аня поискала на онлайн-карте обменник – менячницу. Выстроила маршрут, доплелась. И наткнулась на окошко, наглухо закрытое жалюзи. Постучала в стекло, хмыкнула, решив про себя, что сербы не любят работать. Добралась до следующего обменника. Снова закрыто. В Москве шесть, тут, стало быть, всего четыре. У третьей менячницы прохожие, русские, сказали ей, что да, всё закрыто до завтра – разве что в гостинице деньги обменяют. Пришлось вернуться к «Югославии»; впрочем, это было по пути к дому.

Ячеистое, бурое бесконечное здание выглядело бы как монумент социализму, если б не белье, развешанное на балконах. Рейтузы, полотенца, свитера, майки тянулись в два ряда и придавали «Югославии» жилой вид. Аня поднялась на растянутое плоское крыльцо, вошла внутрь. Зона ресепшн – белая, с синюшной подсветкой по стенам, словно вылепленным из сугроба, тусклый свет, как в заштатной больнице. Аня задержалась перед вывеской обмена валют. Но и тут никого не было. На стойке прилеплен стикер, маркером накалякано что-то по-сербски: перерыв или пересменок.

Аня прошла дальше, в холл. Мимо нее сновали постояльцы: в основном мужчины средних лет, в спортивных костюмах и черных шлепанцах на белые носки. Присвистывая, они поднимались и спускались по плавной изогнутой лестнице с красным ковром, какую и ожидаешь в «Югославии». На стене часы показывали время в разных городах. Оказалось, это в Белграде шесть вечера. Ясно. Черт. Смартфон сам перескочил на местное время.

Пройдя гостиницу насквозь, Аня опять вышла к набережной. Слева светились колонны, как бутылки подсолнечного масла, мигала золотом вывеска «Grand Casino». Приблизилась, постояла у крутящихся дверей, но на отдалении, чтобы датчик не среагировал. Должны же в казино быть деньги? Шагнула вперед. Дверь прокрутилась.

Внутри было тихо: бордовые ковры, деревянные панели, приглушенный свет. Едва ступив на толстый ковер, Аня оказалась под прицелом трех пар глаз. Квадратный мужик в дешевом костюме – привкус его древесного одеколона Аня ощутила даже на языке. И две девицы за стойкой: блондинка и брюнетка. Аня решила прикинуться любопытной туристкой, подошла к стеклянной витрине, в которой красовались кубки и тарелки, похожие на гжель. На них надписи по-английски: первенство Европы по покеру или вроде того.

Сфотографировала люстру – нагромождение белых шаров на веревках. Подошла к девицам. Те заговорили с ней на английском. Их накрашенные ярко-красные губы отвлекали, Аня отвечала невнятно. Выяснив, что играть она не собирается, девицы менять деньги не захотели. Да и казино закрыто, пояснила брюнетка, заработает в выходные, сегодня только пара игровых автоматов – но и к ним Ане нельзя без паспорта. Чего они втроем тогда тут сторожат?

Тем временем охранник подошел вразвалочку и встал вплотную. То ли из любопытства, то ли учуял, что она лишь прикидывается туристкой.

– Добро, я тэбе смэняю, – сказал он на ломаном русском. – Мы братья. Только у мэня много нэт. Курс будэт сто за евро, договор?

Аня понимала, что в менячнице ей бы дали сто двадцать и больше, но амбал напирал животом, и вроде уже не помогал, а настаивал. За его спиной в глубинах казино, за закрытыми дверьми, что-то покатилось и застрекотало.

– Договор?

Аня протянула ему двести евро, чуть отсыревшие в руке, взяла сербские зеленоватые деньги. Не пересчитав, вышла на улицу.

На дебаркадерах кое-где зажегся свет. Дунай за ними был в редких тусклых бликах, собиравшихся будто в почерневшие серебряные цепи, едва качаемые ветром. Аню, всю взмокшую в пуховике, снова обдало ледяным. Шла вдоль набережной, натыкаясь на тяжеловесных прохожих, и собаки облаивали почему-то только ее одну.

В магазине за колбасой была очередь. Продавщица – под глазами темные мешки, зубы крупные, вставные, – спрашивала у покупателей, чего отрезать и сколько, брала кусок, заводила аппарат с металлическими кругами, тот скрежетал, шлепал. Затем тетка паковала что-то в бумагу, клеила ценник, протягивала сверток, блеснув золотым зубом. Аня хотела было сказать, чтобы просто отрезали ей вон от того куска и отдали. Без фокусов. Но тут поняла, что женщина пожилая, по-английски не говорит. У Ани после казино и сил не осталось на общение.

Пока ждала свою колбасу, достала, пересчитала, рассмотрела деньги. На каждой слегка засаленной купюре – солидный мужчина с залысинами. Десять купюр по две тысячи динар каждая. Должно хватить.

Аня взяла еще хлеба, яиц, бутылку какого-то вина. На кассе снова затор. Люди стоят смирно, спокойно, не вздыхают, не цокают. Кассир, приятно полная и молодая, всем улыбается. Одна Аня сопела и перетаптывалась с ноги на ногу. Она выдохлась, не понимала, о чем они все болтают с кассиром. Пуховик стал непомерно тяжелым. Хотелось есть. Вытянуть, что ли, ломтик колбасы из свертка, раз уж нарезано? Не решилась – после этих купюр надо хоть руки помыть.

Дома, поев, поняла, что уже опаздывает к Руслану в офис. Может, и не ехать вовсе? Хватит с нее впечатлений. Но ведь они договорились начать в Белграде с чистого листа. После того, как вышло со свадьбой… А так Руслан снова придет поздно, и упрекнуть его будет не в чем: он же звал с собой.

Нужная ей остановка – прямо у «Югославии». Пластиковые стенки обклеены постерами, объявлениями, выцветшими промоакциями едва ли не за двадцатый год. Напротив остановки – билборд, черно-белый, на нем глаза ребенка, в зрачках по истребителю. «ДОНИРАJ КРВ» – подпись. Сдавай кровь? Белград притих, померк, позволил осмыслить.

И тут билборд заслонил подъехавший автобус, красный, с бегущей строкой маршрута во лбу. Пассажиры едва посмотрели на вошедшую Аню и тут же отвернулись. Будто ждали кого-то другого. Кого? Контролера, наверное. Аня поняла, что едет без билета, представила, как ее вышвыривают бог знает где. Автобус подскочил, пассажиров сильно качнуло, у Ани клацнули зубы. На каждой остановке она вытягивала шею, высматривала, не зашел ли контролер. Шарахнулась от высокого парня, который просто решил ей место уступить. Тряслась все двадцать минут пути. И на улице, когда пробиралась по навигатору к офису, ей всё еще было не по себе.