Белград

Аня еще раз огляделась и прикинула: допустим, на месте душа стоял умывальник (в Ялте в те времена уже был водопровод), а там, значит, была кухонька. Вот тут – Аня зажмурилась возле старой кушетки – ширма, черная, с красно-золотыми всполохами, расписанная по-восточному. На ум пришла мамина хохломская миска.

Аня наступила на горячий квадрат пола, прямо желтый на красном советском коврике, постояла-погрелась после московских затянувшихся дождей. Где тогда жили эти две артистки, не так уж важно, да и редактор в издательстве сказала: «Не знаешь – выдумывай, но посочнее».

Ялта плавилась под солнцем, липы по улице Кирова точно макнули верхушками в теплый, слегка загустевший желток. Завтракать было некогда. Аня торопилась, шлепая по пяткам задниками сланцев, – скорее на Белую дачу, в дом-музей Чехова, присмотреться к обстановке и саду, а уж потом засесть в кафешке на набережной, заказать глазунью с кофе – и вперед. Сделать зачин истории.

Кирова – самая длинная улица в Ялте. Идешь, идешь, и вот уже тротуар ныряет куда-то вниз, а машины шоркают покрышками словно у тебя по плечам. На тенистой стороне Аня огибала магазины, выставившие наружу коробки с трусами («распродажа»), палатки с квасом и бродячих собак, от жары спавших вповалку. Аню обогнал самокат и протренькали пару раз велики за спиной, но в целом улица была пустынна. Конечно, все на море. В витринах красовались надувные кислотно-розовые фламинго.

А потом она висела на заборе. Ни дать ни взять – «антоновка». Эти фанатки столетней давности не давали Чехову прохода. Аня полезла на витые, в облупленной белой краске прутья от того, что в музее объявили «спецпосещение» для «этнических немцев». По аллеям кружили старухи с алыми морщинами губ из-под старомодных шляпок и два старика в рубашках с короткими рукавами. Один опирался на трость, второй, видимо, на жену. Тощие руки обоих белесо и немощно светились. Перевалившись через забор, Аня притаилась за стеблями бамбуков. Здесь темно даже днем. Вроде как Чехов насажал их, чтобы сделать удочки, но не дожил…

Рассмотрела дом: по-южному зеленая тень кедра на стене, крыша красно-коричневая, под черепицу, и входная дверь ей в тон. Подкрасться ближе мешала груша, образовавшая зонт над голубой скамейкой. Ветви, старые, корявые, кое-где качали налитые плоды. Аня занозила ладонь о бамбук, ступила в падалицу, уже начавшую подгнивать. Пригнулась. Как оказалось – вовремя. Потому что старики, видимо, те самые немцы, перебежав все мостки, растрепав розовый куст, ринулись прямо к голубой скамейке. Экскурсовод кричала им вслед: «Только ничего не рвите! Пожалуйста! На скамейку нельзя! Это скамейка Книппер!». Но старик, который только что опирался на жену, бодро подхватил свою старушку, поставил на голубое сиденье, и та сорвала грушу и с хрустом надкусила недоспелый бок. Экскурсовод, запыхавшись, сообщила, что эти деревья высадил сам Чехов, и плоды их берегут до слета чеховедов. Заслуженным биографам – и то достается по дольке. А многие так волнуются за столом в гостиной, что и попробовать не смеют. Надвигаясь на стариков, экскурсовод шипела и трясла щеками. Немцы с виноватым видом дожевывали свой трофей. И только Аня из-за бамбука заметила, как они подмигнули друг другу и сказали «Prosit».

В кафе на набережной пахло шашлыком, яичницу уже не подавали. Аня заказала сэндвич и кофе, уселась к окну. Со второго этажа ей был виден край порта с могучими черными носами кораблей, армянская часовенка и пестрая толпа.

За соседним столиком изрядно датая тетка говорила спутнику, сутулому, в желтой майке: «Я на море приехала, на море, нахрена мне музей какой-то, музеев в Екате навалом, толку-то от них, пылища одна, ну, давай, культурный, будем». Она сидела спиной к окну, спиной к морю. Они чокнулись.

Аня отставила кофе, который, остыв, противно кислил, отодвинула тарелку с крошками и ленивой южной мухой на край стола, открыла ноутбук, принялась печатать. В потоке настучала полстраницы – и тут поняла: стол шатается и тарелка вот-вот рухнет.

Аня копалась под столом, сложив салфетку вдвое, затем вчетверо, подсовывая ее то под одну, то под другую ножку. Увидела перед носом кроссовки и синие джинсовые штанины. Стукнувшись макушкой, поспешила выбраться с другой стороны. Собеседник екатеринбургской тетки бесцеремонно читал с экрана ее черновик. Да еще усмехался! Не явно, а так, поджатой губой.

– Извините, но это мой… – начала Аня.

Вдруг заметила, что мужчина ей знаком. Двойная складка на переносице, глаза с прищипочкой, прядь, которая то и дело падает на лоб, и вот эта сутулость… Если бы не дурацкая желтая майка – вылитый Чехов.

Они с Аней описали какой-то странный танец вокруг стола. Он перешел на место напротив, она села за ноутбук. От растерянности хлебнула кофе, сморщилась от кислятины. Решила, что собеседник пьян, как и тетка, прошлепавшая мимо них в туалет.

– Пишете, значит, – сказал он.

– А вам какое дело?

– Всё у вас в кучу, – он кивнул на ноутбук. – А главное, сюжет – дрянь.

Аня открыла рот высказать всё, что она думает про его бесцеремонность и желтую майку, – но тут из туалета донесся рык и кашель. Тетку выворачивало.

– Морская болезнь, – собеседник пожал плечами.

Аня захлопнула ноутбук, решив расплатиться на баре и уйти.

– Погодите, – голос у собеседника был низкий, приятный. – У меня к вам деловое предложение. Как говорится, нигде не купишь. Сто чеховских сюжетов… – он помолчал, что-то прикидывая. – За пятьсот тысяч рублей.

– У меня нет денег.

Еще и аферист. Чудесно. Но так как в кафе были только официантка да эта тетка в туалете, Аня решила не нарываться, быть вежливой.

– Вы так сразу не отказывайтесь. Дело верное. Чехов эти сюжеты Бунину предлагал по пять рублей штука, а сейчас, сами понимаете, другие деньги.

– Хотите сказать, Бунин у него сюжеты покупал?

– Нет – и очень пожалел.

– А у вас они откуда?

Аня расслабилась, поняв, что он шутит. Сделала жест официантке: несите счет.

– Ну вот что, мой телефон. Надумаете – звоните, – на стол легла салфетка с номером. – У вас там, – кивнул на ноут, – все-таки завязка ни к чёрту.

Он уходил, мягко ступая; слегка косолапил. Официантка, уже несшая кассовый аппарат, шагнула назад к стойке, уступила ему дорогу.

– Начните прямо с набережной, с Ольги, – послышалось Ане, и желтая майка скрылась за мутным стеклом двери, истаяла в солнечном свете.

– Вы его не слушайте, – сказала официантка, качнув обручами сережек. – Чокнутый: как август-сентябрь, самый чес, – он уж тут вертится. Всем сюжеты Чехова предлагает. К этой – не пойму, зачем подсел, – прибрав салфетку, она кивнула на дверь туалета, за которой шумно хлестала вода. – Зря споил только женщину.

Аня оставила сто рублей на чай, денег было в обрез. Официантка, наверное, успела заглянуть в ее кошелек, потому не обиделась, продолжила болтать:

– Один писатель, ну эти, со слета, знаете небось, на груши приезжают каждый год, купил у него тогда сюжет. За сколько, вы думаете? За сто тыщ! Так вот, сидел тут у нас после, весь расстроенный: говно, говорит, а не сюжет.

В душной квартирке, где желтым теперь стал весь ковер, Аня скорей зашторила окна, включила вентилятор, открыла свои заметки и задачу, выданную редактором издательства «Светоч». Вспомнился кабинет главреда, серые фактурные стены, полки с книгами и сама Татьяна. Она сидела за столом в темных очках, ее короткие выбеленные волосы казались по-детски пушистыми. Голос гнусавый, но высокий, редактор аж вибрировала от своей идеи – серии «Другие великие».