Бельканто

Но командир Бенхамин хоть и поддавался иногда заблуждениям своих товарищей, прекрасно понимал, что сказать Роксане Косс они могут только «спасибо».

– Я не думаю, что нам надо ее о чем-то просить, – заметил он.

– Мы не будем ее просить! – холодно отчеканил Эктор, поправляя подушку под головой. – Мы ей прикажем.

Бенхамин немного помедлил. Роксана Косс как раз пела, и, обдумывая ответ, командир качался на волнах ее голоса. «Неужели это не очевидно? – хотел он сказать своим друзьям. – Разве вы сами не слышите?»

– Музыка, насколько я понимаю, вещь очень специфическая. Так мне видится. Мы все устроили правильно, но если начнем давить… – Он пожал плечами, хотел было почесать пораженное лишаем лицо, но опомнился. – То можем остаться ни с чем.

– Если мы приставим ей дуло к голове, она будет петь весь день напролет.

– Сперва попробуй проделать такое с птичкой, – мягко возразил Бенхамин. – Точно так же, как наша певица, птичка не способна понять природу власти. Она просто не понимает, почему должна бояться человека с ружьем. Поэтому человек, наставляющий ружье на птичку, ничего не добьется и только выставит себя дураком.

Когда Роксана кончила петь, господин Хосокава отправился на кухню налить ей стакан воды – прохладной, но без льда, как она любила. Рубен Иглесиас только недавно вымыл пол и натер его вручную восковой мастикой, и кухня сияла, как озерная гладь в ясную погоду. Мог ли сказать господин Хосокава, наливая в стакан воду, которую он предварительно вскипятил и охладил, что это счастливейшие минуты в его жизни? Разумеется, нет. Его насильно удерживали в чужой и незнакомой стране, и каждый день какой-нибудь сопляк наставлял на него винтовку. Его рацион составляли грубые мясные сэндвичи и газировка, спал он в комнате, где кроме него находились еще пятьдесят мужчин, и, несмотря на то что господин Хосокава время от времени удостаивался привилегии доступа к стиральной машине, он уже подумывал обратиться к вице-президенту с интимной просьбой: не будет ли тот так любезен снабдить его дополнительной парой нижнего белья из своих запасов? Но откуда же тогда это неожиданное чувство легкости, эта горячая симпатия ко всем окружающим? Он всмотрелся в непогоду за окном. В детстве он не сталкивался с особой нуждой, но испытаний на его долю выпало достаточно: смерть матери, когда ему было десять лет; самоотверженные усилия безутешного отца по поддержанию семьи, пока наконец – Кацуми как раз исполнилось девятнадцать – отец не ушел вслед за матерью. Две сестры, выйдя замуж, исчезли из его жизни. Нет, в детстве он не был особо счастлив. Первые годы, посвященные строительству корпорации «Нансей», были словно ураган – разрушительный и стихийный вихрь, затягивавший в себя все, что плохо лежало. Он засыпал, уронив голову на стол, пропускал праздники, дни рождения, не замечал даже смены времен года. Из этой бешеной работы родилась целая промышленная отрасль, его великое личное достижение, но счастье? Это понятие – вроде бы такое простое – оставалось для него загадкой. Господин Хосокава не мог постичь смысл счастья.

А потом у него появилась собственная семья: жена и две дочери. Новые загадки. В том, что господин Хосокава не обрел счастья с их помощью, винить следовало его самого и никого больше. Его жена была дочерью друга его дяди. Эпоха браков по договоренности в Японии уже миновала, и тем не менее жену ему нашли другие, потому что у господина Хосокавы времени на поиски не хватало. Во время ухаживания они сидели в гостиной ее отца, ели конфеты, разговаривали мало. Он уставал, он все время работал и даже после свадьбы иногда забывал, что у него есть жена. Он приходил домой в четыре утра и пугался, видя ее длинные черные волосы, разметавшиеся по подушке. «Это моя жена», – напоминал он себе и засыпал рядом с ней. Конечно, со временем положение дел изменилось. Они стали необходимы друг другу. Они стали семьей. Она была прекрасной женой, прекрасной матерью, и, разумеется, он по-своему очень любил ее, но счастье? Нет, вспоминая о жене, господин Хосокава ни о чем таком не думал. Даже представляя себе, как она встречает его после работы – бокал налит, почта разобрана, – он понимал, что ни для него, ни для нее это не счастье, а лишь некая накатанная колея, которая позволяет их жизни течь гладко и спокойно. Она была добропорядочной женщиной, старательной женой. Он видел иногда, как она читает детективы, но с ним она их никогда не обсуждала. У нее был замечательный почерк. Она нежно заботилась о детях. А знает ли он ее вообще? – внезапно спросил себя господин Хосокава. И была ли она когда-нибудь счастлива с ним в браке? Собственное счастье он держал отдельно и доставал, когда приходил со званых обедов и усаживался у своего проигрывателя. Счастье, если он правильно понимал это слово, было для него чем-то, что до сей поры он находил только в музыке. Он и сейчас находил его в музыке. Но теперь музыка воплотилась в женщине. Она сидела рядом с ним на диване и читала. Она просила его сесть рядом с ней к фортепиано. Иногда она брала его за руку – жест столь пугающий и удивительный, что он начинал задыхаться. Она спрашивала его, нравится ли ему это произведение. Она спрашивала его, что он хочет, чтобы она спела. Происходило нечто, чего раньше он не мог себе даже вообразить: тепло музыки и женщины слились воедино. Да, ее голос, самое главное – ее голос, но были еще красивые руки, переброшенная через плечо светлая тугая коса, бледная нежная кожа на шее. Во всем этом был секрет ее огромной власти. Знал ли господин Хосокава хоть одного бизнесмена, которому подчинялись бы с такой готовностью? Более всего его занимала загадка: почему она выбрала именно его, чтобы сесть рядом? Разве возможно, что в мире существует такое счастье и он о нем никогда раньше не подозревал?

Господин Хосокава опомнился. Наполнил стакан. Когда он вернулся, то увидел, что Роксана сидит у рояля с Гэном.

– Я заставил вас ждать слишком долго, – сказал он. Она взяла стакан у него из рук и выслушала перевод.

– Это потому, что вода идеальная, – ответила она. – А достижение идеала требует времени.

Гэн переводил их реплики с невозмутимостью банковского кассира, что передвигает пачки ассигнаций по мраморной поверхности стола. В смысл разговора не вникал. Его мысли занимала загадка прошедшей ночи. Вряд ли ему это приснилось. Гэн никогда не видел подобных снов. Девушку по имени Кармен он видел наяву, она задавала ему вопросы, и он на них отвечал, но где теперь эта девушка? Он не видел ее все утро. Он пытался осторожно заглянуть в смежные с гостиной помещения, но парни с автоматами загоняли его обратно. В некоторые дни они относились к прогулкам заложников по дому вполне терпимо, в другие – развлекались тем, что пихали их в спины винтовками. Где и как он мог ее отыскать? Он же ее не спросил. Несмотря на четкие инструкции Кармен, заснуть после ее ухода он не смог. Гэн все думал: как такая девушка могла полезть в вентиляционную трубу с преступниками? Но, с другой стороны, что он о ней знает? Может, она уже убивала людей. Может быть, грабила банки и бросала в окна посольств коктейли Молотова. Может быть, Месснер прав, и в мире наступили новые времена.

К ним подошла Беатрис и, хлопнув Гэна по плечу, прервала как беседу господина Хосокавы с Роксаной, так и внутренний монолог переводчика.

– Еще не пора смотреть «Марию»? – спросила она, не желая пропустить начало мыльной оперы. А договорив, отправила обслюнявленный конец косички обратно в рот и принялась его усердно жевать. Гэну явственно представился растущий, подобно опухоли, волосяной ком у нее в желудке.

– Через пятнадцать минут, – ответил Гэн, глядя на часы. Оповещение всех о начале мыльной оперы входило в его многочисленные обязанности.

– Ты сам мне скажешь, когда пора.

– Она про свою передачу? – спросила Роксана.

– Да, – ответил Гэн, а потом сказал Беатрис по-испански: – Я покажу тебе на часах.

– Не нужны мне часы, – возразила Беатрис.

– Но ты же меня спрашиваешь каждый день. По пять раз.

– Я и других спрашиваю, – оборвала она. – Не только тебя. – Ее маленькие глазки стали еще меньше: она явно раздумывала, обидеться ей или нет.

Гэн снял с руки часы:

– Надень!

– Вы что, собираетесь отдать ей свои часы? – спросил господин Хосокава.

– Чего это ты? – подозрительно спросила Беатрис.

– Без них мне будет лучше, – сказал Гэн по-японски. Потом обратился к девушке: – Вот тебе подарок.

Ей нравилось получать подарки, хоть она почти не знала, что это такое. В одной серии возлюбленный сделал Марии подарок – медальон в форме сердца со своим портретом внутри. Надел ей медальон на шею, а потом Мария его прогнала. Но когда он ушел, прижала медальон к губам и все плакала, плакала… Похоже, подарки – это здорово. Беатрис протянула руку, и Гэн застегнул у нее на запястье ремешок.

– Посмотри на большую стрелку, – сказал он, постучав по циферблату ногтем. – Когда она подойдет к цифре «двенадцать», тогда будет пора.

Она начала разглядывать часы. До чего красивые! Круглое стеклышко, мягкий коричневый ремешок, стрелки не толще волоска упорно ползут по циферблату. Такой подарок куда лучше медальона, от него есть польза.

– Вот на эту смотреть? – спросила она, указывая на одну из трех стрелок. Три стрелки, чудеса!

– Минутная стрелка на двенадцати, а часовая стрелка, маленькая, на единице. Все очень просто.

Но для Беатрис это было не так просто, и она боялась, что все забудет. Она боялась напутать и пропустить сериал. Она боялась, что не справится и ей придется снова спрашивать Гэна, и Гэн наверняка поднимет ее на смех. Гораздо лучше, чтобы он сам говорил ей время. Это его работа. А у нее работы и так полно, ведь все заложники такие лентяи.

– Не надо мне этого, – сказала она и попыталась сорвать ремешок.

– В чем проблема? – спросил господин Хосокава. – Ей не нравятся часы?

– Ей слишком трудно.

– Ерунда. – Господин Хосокава взял Беатрис за запястье, не давая снять часы. – Посмотри сюда. Это очень просто. – Он поднял руку и показал ей свои собственные часы, куда шикарнее, чем у Гэна: яркая монетка из розоватого золота. – Две стрелки. – Он взял ее за обе руки. – Столько же, сколько у тебя рук. Очень легко. – Гэн все перевел.

– Здесь три! – настаивала Беатрис, показывая на единственную стрелку на циферблате, которая заметно двигалась.

– Эта считает секунды. В минуте шестьдесят секунд. Одна минута, один круг, продвигает большую стрелку вперед на одно деление. – Господин Хосокава объяснил ей, как секунды складываются в минуты, минуты – в часы. Он уже не помнил, когда сам в последний раз смотрел на циферблат и интересовался, который час.