Белогвардейцы

полк, разграбленное Отечество.

Вышеславцев тяжело вздохнул и с горечью признался, что до того момента, как в хату влетел еще не остывший от боя Крымов и, сияя, не оповестил: "Владимир Николаевич, вы свободны!" - он чувствовал себя намного лучше спокойней, уверенней: знал, что за отказ от службы у красных (Дольников тактично намекнул, что

это единственный способ спасти жизнь) утром его расстреляют, и был готов к этому. А теперь... На кой черт ему эта свобода, если от полка осталось двадцать шесть сабель? Да и защищать нечего и некого - армия Деникина, поди, уже в Новороссийске, грузится на пароходы...

– Владимир Николаевич, все готово, - сказала Настя, раскладывая жареную картошку и свинину по тарелкам.

– Садитесь.

Вышеславцев отвернулся от окна, у которого стоял,

увидел Федю, как всегда, щеголеватого Крымова, Задорожного с забинтованной головой, и на душе стало тоскливо и грустно - понял: видит их, по всей вероятности, последний раз.

– Прошу к столу, - сказал он, стараясь голосом не выдать своего волнения.
– Выпьем, как говорится, на посошок.

– На посошок?
– насторожился Крымов.
– Вы хотите сказать...

– Я еще не кончил, - прервал его Вышеславцев. Он наполнил стаканы и снова посмотрел в окно, за которым уже сгущались синеватые сумерки.
– Други мои,

мы с вами прошли трудный и тяжелый путь, и пусть мы потерпели поражение, вспоминайте его всегда без печали и уныния, вспоминайте с гордостью, ибо мы, горсточка

преданных России офицеров и солдат, лишний раз прославили русское оружие... Сегодня тяжелые дни - мы отступаем, но это еще не конец, придет время, и па борьбу с красным террором поднимутся наши внуки и правнуки - они поймут: нельзя в один день уничтожить то, что создавалось тысячелетиями. Так давайте за них и выпьем, за наших внуков и правнуков, чтобы помнили нас, гордились и знали: мы сделали все возможное!

Они выпили, и на душе у всех стало хорошо и тревожно. Хорошо - от того, что не зря воевали, а тревожно...

– Владимир Николаевич, вы нас вроде бы как похоронили, не рановато ли?
– первым высказал свои опасения Крымов.

– Я вас не хоронил, - сказал Вышеславцев, - я вас собрал, чтобы проститься.

– Проститься?

– Да. Я остаюсь. Командование эскадроном передаю вам.

Настя, которая продолжала возиться у печки, глубоко и, как показалось Крымову, облегченно вздохнула. Он склонил голову и посмотрел на нее внимательным, напряженным взглядом: "Неужели из-за этой бабенки? Нет-с, такое невозможно. Не пара она ему".

– Дело, конечно, ваше, но... Мне любопытно... Какие причины?

– Личные.

Крымов понимал, что это всего лишь отговорка, но докапываться до истины не стал: человек имеет право на выбор, поэтому обратил свой взор на Федю. Федя развёл руками - куда, мол, иголка, туда и нитка.

– Понятно, - сказал Крымов и посмотрел на Задорожного.
– А вы как решили, есаул?

– Разные мы с вами овощи, ротмистр, - не поднимая глаз от тарелки, проговорил Задорожный, - но я вас уважаю: вы - боевой офицер, поэтому желаю вам частливой дороги.

– Спасибо, - сказал польщенный Крымов.
– У вас тоже личное?

– У меня семья, - кивнул Задорожный.
– В общем, на Дон возвращаюсь.

– А не боитесь?

– Авось выкручусь. А не выкручусь, помяните дорым словом.
– Он печально улыбнулся.
– Или рюмой вина.

– Обязательно!
– с какой-то радостной, внутренней злобой проговорил Крымов.
– Я вас прямо сейчас помяну.Не возражаете?

– Не спешите, ротмистр, меня в бою нелегко взять.

– А вас не в бою возьмут - в постели!

– Значит, судьба.
– Задорожный отложил в сторону ложку, глубоко вздохнул и перевел взгляд на Вышеславцева.
– Господин полковник, разрешите камень с души снять?

– Тяжел камень?

– Вам судить.
– Задорожный отвел в сторону глаза - Виноват я, господин полковник, я ведь еще третьего дня решил на Дон уйти, когда вы меня в разъезд дослали.

– А чего ж вернулись?

– На красных наскочили и, значит, чтобы вас преупредить, пошли обратно.

– Совесть заела?

– До сих пор мучает.

– Спасибо, есаул. Это самый большой подвиг из всех, что вы совершили. Вышеславцев обогнул стол и крепко пожал Задорожному руку.
– Счастливо добраться!

– Спасибо.
– Задорожпый натянул шинель, козырнул Крымову, Феде, приложив ладонь к сердцу, поклонился хозяйке, низко, в пояс, глянул на иконку, вспомнив, что забыл перекреститься, махнул рукой и вышел

– Лихой казак, а башку потеряет, - бросил ому вслед Крымов.
– Жалко!

– Собирайтесь!
– жестко и неожиданно проговорил Вышеславцев, взглянул на часы и, чтобы как-то смягчить эту жесткость, добавил: - У меня дело.

– Дело?
– удивился Крымов.

– И довольно важное. У вас запасные лошади есть?

– Если махновцы не увели.

– А где они стоят?

– У поповского дома.

Вышеславцев выходил последним, и Настя, поймав его за рукав шинели, быстро, шепотом спросила:

– Вы скоро?

– Скоро.
– Он наклонился и крепко поцеловал ее

губы.
– Спасибо тебе за все!

Гулко хлопнула дверь. Настя поежилась, вернулась к столу и, обхватив себя руками за плечи, долго смотрела на желтый язычок керосиновой лампы. Он медленно угасал. Она прибавила огня, по стенам заплясали тревожные тени. Тревога отразилась и в ее глазах. Он осмотрелась, словно бы желая убедиться, что все предметы стоят на своих местах, ничего не пропало, не сдвинулось.

С печки спрыгнула кошка, тоже подозрительно осмотрелась, жалобно мяукнула и прижалась к ее ногам.

– Ты чего?
– спросила Настя.
– Жрать хочешь?
– И бросила ей небольшой кусочек свинины. Кошка снова мяукнула. На этот раз громко, испуганно. Настя цыкнули

на нее и принялась убирать со стола. Под руку попалао недопитая бутылка водки.

– Дед, выпить желаешь?

Обычно па такой призыв дед отзывался моментально.На этот раз промолчал.

– Значит, желаешь, - сказала Настя, наполнила стакан, прошла к печке и, откинув занавеску, тронула деда за рукав.
– Вставай, черт старый!

Старый не шевелился. Настя взяла его руку и вскрикнула - рука была твердая, как дерево, и холодная... Настя отшатнулась, выронила стакан и, упав на скамейку, завыла. Не столь по деду, сколь в предчувствии новой, непоправимой беды.

– Да храни тебя бог!
– Вышеславцев перекрестил Крымова, всмотрелся в его правильные, строгие черты уставшего лица и неожиданно обнял.
– Береги себя!

– И вы постарайтесь...
– сказал Крымов, отставил ногу и сделал вид, что рассматривает носок своего до блеска надраенного сапога.
– Я вас всегда с полуслова