Белогвардейцы

язычество. Мы - варвары. Нам нужен деспот.

– Наполеон?

– Зачем нам Наполеон? Петр Великий... Разве не

личность?!

– А Ленин вас бы устроил?
– задал провокационный вопрос Дольников.

– Ленин?
– Поручик глубоко задумался.
– Если бы он мог сломать и разрушить все старое, очистить Россию от скверны, предрассудков, а для этого нужно немногое:

впасть в варварское состояние - самый чистый из источников, я бы, пожалуй, пошел за ним.

– Вы шутите?
– почти с ужасом спросил Дольников.

– Конечно, шучу.
– Поручик расхохотался.

– Спокойной ночи, господа.

– Кто это?
– спросил Вышеславцев, неприязненным

взглядом проводив долговязую фигуру.

– Тухачевский. Поручик Семеновского полка.

Через два дня Тухачевский совершил побег. Он надеялся добраться до моря, морем - в Швецию, а уж из Швеции - в Россию. Не вышло. Через три недели его схватил военный патруль.

Еще три раза бегал Тухачевский, и все три раза его ловили. И только пятый побег увенчался успехом - ушел...

Вышеславцеву и Дольникову повезло - ушли с перой попытки.

– Разрешите?

Вышеславцев убрал со лба пальцы, качнулся вперед,

и его жесткое, окаменевшее от мрачных раздумий лицо

судорожно дернулось, расслабилось в детской, беззащитной улыбке.

– Миша, ты?

– Я, Владимир Николаевич!
– Дольников шагнул

навстречу, но...

Вышеславцев уже взял себя в руки, вогнал чувства в привычные рамки офицерских отношении, проповедующих сдержанность, выдержку и спокойствие при любых обстоятельствах. Поэтому не бросился в объятия, как ожидал Дольников, отделался рукопожатием и, чтобы оправдать свое поведение, вытащил из-под стола и показал босые ноги.

– Извини... Со мной небольшой конфуз вышел.

– Понимаю, - сказал Дольников.
– Кто же с вами так глупо пошутил?

– Кто пошутил, того Федя уже шлепнул, но мне, как видишь, от этого не легче.

– У меня запасные есть. Могу выручить.

– Если это не противоречит вашему уставу, буду премного благодарен.

Дольников зарделся, пошел красными пятнами.

– Это не противоречит нашему уставу, - сказал он, нажимая на слово "нашему".
– И прошу: оставьте иронию. Я еще не высказался.

Вышеславцев нервно пригладил ладонью волосы.

– Чувствую, интересный разговор получится. Есть хочешь?

– Не откажусь.

В комнату бесшумно вошел Федя, поздоровался, поставил перед Вышеславцевым надраенные до блеска сапоги.

– Вот, значит, полный порядок, - забубнил виновато.
– Почистил, посушил, смазал.

Вышеславцев недоверчиво хмыкнул, приподнял их за лямки, повертел, понюхал и, подумав, натянул сперва правый сапог, а затем - левый. Встал, прошелся, поскрипывая половицами, надел китель и... Федя мгновенно вытянулся: до жути грозно и сурово выглядел командир в военной форме.

– Значит, покойника раздел?
– спросил Вышеславцев, нахмурив густые брови.

– Паразита, - помолчав, поправил Федя.
– И не раздел, а свое взял.

– О покойниках плохо не говорят.
– Вышеславцев, чтобы скрыть улыбку, отошел к окну.

– На поминках, - сказал Федя.
– А этому ироду ни креста, ни поминок воронье склюет.
– Он глянул на иконку, перекрестился, внимательно посмотрел па Настю, которая накрывала на стол, и незаметно выскользнул за дверь.

– Садитесь, - сказала Настя.
– У меня все готово.

Вышеславцев сел к столу, пригласил Дольникова.

– За встречу, Михаил Романович!

– За встречу, - повторил Дольников.

Они выпили. И Вышеславцев, сразу как-то погрустнев, сказал:

– Не так я, правда, представлял нашу встречу...

И вдруг вспомнил все, вспомнил отчетливо, как будто это было не шесть лет назад, а только вчера, вспомнил, как рыли по ночам вместе с поручиком и лейтенантом французской армии Ломбаром подземный ход, как темной осенней ночью бежали и как пятьсот километров топали до голландской границы.

У них были компас и карта, шли они безошибочно, оставляя позади двадцать - двадцать пять километров тяжелого ночного пути, а днем прятались в оврагах, варили в котелке картофель, свеклу, иногда капусту - все, что могли найти на уже убранных полях, и, насытившись, впадали в короткий нервный сон.

На двадцать восьмой день они вышли к границе - река, мост, часовой...

– Что будем делать?
– спросил Вышеславцев, осматриваясь и выбирая место для возможной переправы.

– Дождемся ночи, отойдем метров на двести влево и вплавь...
– высказал предположение Дольников.

– Я плавать не умею, - печально проговорил Ломбар.

Вышеславцев и Дольников озадаченно переглянулись.

– Негоже бросать французика, - сказал по-русски Вышеславцев.
– Надо что-то придумать...

– Дождаться ночи, - повторил Дольников.

– А дальше?

Дольников вытащил из-за голенища сапога завернутый в тряпочку плоский немецкий штык...

– Не так я представлял нашу встречу, - тяжело вздохнув, повторил Вышеславцев.
– Оба мы с тобой были в немецком плену, бежали, вернулись в свой полк... Затем снова бежали... На этот раз на Дон, под знамена генерала Корнилова, спасителя всея Руси... И опять мне не повезло, опять в плен попал... И к кому? К человеку,

с которым вместе из немецкого плена удрал! Ну разве это не анекдот?

– Если и анекдот, то не смешной.
– Дольников положил себе на тарелку кусок свинины и нервно рассмеялся.
– А ведь могло быть и наоборот, могло?

Вышеславцев, который во время разговора продолжал искоса наблюдать за Настей, заметил, что она, бросив в корзину какой-то сверток и накинув на плечи платок,

направилась к двери.

– Ты куда?
– спросил он обеспокоенно.

– В баньку, Федю накормить, - смутилась Настя.
– Он ведь с утра ничего не ел.

Вышеславцев кивнул, посмотрел в окно, и взгляд его затуманился, ушел в собственные мысли.

– Хорошие у нас на Руси бабы, - проговорил он наконец с трогательной и непонятной нежностью в голосе.
– Возьми, к примеру, Настю...

– Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет, - улыбнулся Дольников.

– Я серьезно.
– Вышеславцев сдвинул брови.
– Обыкновенная крестьянка, неграмотная, кроме своего села, ничего в жизни не видела, а интеллигентности, такта, милосердия не занимать.