Белогвардейцы
Шрифт:
– К расходу.
Здесь уже Сырцов взъярился не на шутку.
– Лысенков!
– заорал он, бешено сверкая белками синеватых глаз.
– Отдай этому идиоту винтовку, пусть, значит, сам рпсходустся!
Лысенков протянул Феде винтовку, легонько подтолкнул к двери.
– Топай!
Когда Федя вышел, Сырцов крепко растер пальцами лоб, пробормотал: "Ничего не понимаю!" - и соображающим взглядом уставился на Лысенкова.
– Где ты его взял?
– В баньке, возле крайней хаты,
Сырцов накинул шинель и скомандовал.
– За мной!
Они быстро
мужчина с пугающе властными строгими чертами лица и надменным, проникающим насквозь взглядом. Он был в нательной рубашке и галифе. Напротив него пригорюнилась молодая, с хорошей грудью бабенка. "Хозяйка, наверное", подумал Сырцов, поздоровался, на что ему ответили вежливым наклоном головы, и, заметив на спинке стула китель с золотыми полковничьими погонами, коротко спросил:
– Ваш?
– Мой, - кивнул Вышеславцев.
Сырцов посмотрел на Лысенкова, который статуей застыл у порога и у которого на физиономии тоже было написано полнейшее непонимание происходящего, перевел
взгляд на полковника, хотел крикнуть: "Ну чего расселся, белогвардейская рожа!" - но, вспомнив слова Дольникова: "Сырцов, запомните: грубость унижает человека",
как можно мягче проговорил:
– Господин полковник... Объясните, пожалуйста, почему вы не удрали?
Вышеславцев поднял тяжелую голову, левая бровь
изумленно подпрыгнула - не ожидал от комиссара такой
вежливости. И все-таки ответил резко, пренебрежительно:
– Вам этого не понять.
– А вдруг пойму. Давайте попробуем...
– Давайте попробуем... У меня сапоги сперли.
Сырцов завертел головой, как будто был в гимнастерке с тугим воротничком и этот воротничок невыносимо резал ему шею.
– Ну и что? Вы же знали, что мы, значит, все равно вас поставим к стенке?
– Значит, знал, - с издевочкой повторил полковник.
Но Сырцов пребывал в таком недоумении, что даже не обратил на это внимания.
– И не удрали...
– И не удрал.
– Почему?
– Опять двадцать пять...
– обозлился Вышеславцев.
– Неужели вы не понимаете, что мне, полковнику царской армии, не к лицу бегать по улице босиком!
– Значит, лучше смерть?
– Смерть всегда достойнее позора.
Сырцов посмотрел в потолок и неожиданно улыбнулся.
– А я бы, пожалуй, и голым от вас дернул.
Полковник не выдержал, улыбнулся в ответ, и лицо его преобразилось, стало мягче, приветливее.
– У нас с вами... Как мне вас величать?
– Командир полка товарищ Сырцов.
– Командир полка полковник Вышеславцев,- счел нужным представиться Вышеславцев.
– Так вот, господин Сырцов, у нас с вами разные понятия о чести и достоинстве... Впрочем, это уже лишнее... Я с вашего разрешения выпью, не возражаете?
– А чего одному хлестать? Давайте за знакомство оба хлопнем!
– Давайте хлопнем.
– Вышеславцев разлил по стаканам водку, молча выпил. Настя вскочила, быстренько подала закусить - сало, черный хлеб, грибочки.
– Спасибо, - кивнул Сырцов, выпил и, закурив, спросил: -
А кто ж у вас сапоги спер?– Понятия не имею. Но, по-моему, ординарец.
Сырцов стукнул ладонью по столу.
– Лысенков! Этого... который в расход хотел, мигом
сюда!
Через двадцать минут Федя грохнулся перед Вышеславцевым на колени.
– Виноват, господин полковник! Простите...
– Неужели ты?
– помрачнел Вышеславцев.
– Я почистить их взял, а Нестеренко надел и убег!
– Теперь я понимаю, за какое дело ты его шлепнул, - прогудел от двери Лысенков.
– Убил?
– спросил Вышеславцев.
– Одним выстрелом череп снес.
– Встань!
– приказал Вышеславцев.
Федя медленно поднялся. Вышеславцев налил ему стакан водки.
– Выпей. И не казнись, - сказал примирительно.
– Такая, значит, нам с тобой судьба выпала.
Федя выпил, вытер рукавом губы и вытянулся рядом с Лысенковым.
– Винтовку сдать?
– Сдай, - кивнул Сырцов, оборачиваясь лицом к полковнику.
– У вас Георгиевский крест... Где отличились?
– Еще в германскую, - махнул Вышеславцев.
– Под Кржешовом.
– Под Кржешовом, значит.
– Сырцов задумчиво забарабанил пальцами по столешнице.
– Поручик Дольников... Не слыхали о таком?
Серые, чуть навыкате глаза Вышеславцева выкатились еще больше.
– Он у меня ротой командовал. А потом... Впрочем, это не делает мне чести... Мы вместе с ним в плен угодили.., А вы, простите, откуда его знать изволите?
– Дольников - мой начальник штаба, - перестав барабанить, усмехнулся Сырцов.
– Если он подтвердит ваши слова, мы, значит, продолжим разговор... Он
пружинисто встал.
– Вас без охраны можно оставить? .
– Я без сапог, - язвительно напомнил Вышеславцев.
– Ну и хорошо, - не остался в долгу Сырцов.
– Иногда и босиком полезно побегать.
x x x
Первым опознал барина деревенский дурачок Ван Ваныч, щуплый, небольшого роста мужичонка с непомерно длинными крепкими руками и огромными, выпуклыми,
как у рака, голубыми глазами, в которых вяло и сонно билась жизнь.
Говорят, глаза - зеркало души. Если придерживаться этой пословицы, то душа у Ван Ваныча если и была, то поганая: порой его взгляд вспыхивал жадным, неукротимым огнем, и тогда он носился по селу, словно бешеная собака, предлагая бабам свои мужские услуги. Мужики смеялись, спорили - даст какая аль нет?
– и ждали результата. Результат, может, и был - бабы в этом плане народ непредсказуемый, - но... Как узнаешь, зачем ходила на ночь глядя к местной повитухе какая-нибудь одинокая бабенка?
Пострел везде поспел... Как только в селе стихли выстрелы, Ван Ваныч выбрался из баньки - изба его давно развалилась, и ее растащили на дрова - и через пять
минут был возле поповского дома, который всегда захватывали под штаб воюющие стороны ~ красные или белые. Иногда и зеленые.
Возле штаба уже прогуливался часовой. Ван Ваныч, дурашливо улыбаясь, показал жестами, что не против закурить, но его послали куда подальше, и он, не скрывая обиды, уселся на бревна, которые валялись на противоположной стороне улицы.