Белогвардейцы
Шрифт:
На крыльцо вышел командир - смазные сапоги, офицерская, подбитая мехом шинель. Ван Ваныч кинул на него острый взгляд - может, этот сжалится и даст
папироску - и ахнул - барин! И бросился бежать. И от избы к избе полетело: "Барин! Барин приехал!"
– Митинг, что ли?
– спросил Сырцов, завидев возле штаба плотную толпу крестьян.
– Начштаба митингует, - кивнул Лысенков.
– Красиво говорит, сволочь! Заслушаешься!
– Это кто сволочь?
– Это я так, для присказки.
– Вот в следующий раз для присказки я тебе язык, значит,
помчался сломя голову.
Сырцов всегда злился когда чего-нибудь недопонимал - слова, поступка, даже глупого приказа, поэтому разговор с Вышеславцевым привел его в легкое замешательство: "Ну почему не мог, удрать босиком?" Но это были, так сказать, цветочки, ягодки его ждали впереди, в сцене, которая разыгралась у штаба полка и от которой
он просто взбесился.
На крыльце, по-хозяйски расставив ноги, сияя благогодной ослепительной улыбкой, стоял Дольников, а перед ним, обнажи и головы, радостно шумела крестьянская
толпа.
– Михаил Романович, ты уж прости нас, грешных, не уследили, - выводил густым, слезным басом бородатый, почтенного возраста мужик.
– Усадьбу красные спалили,
разожгли костер - кашеварили прямо в залах - и спалили. Да и белые жгли... Ну а что сарай растащили, скотный двор... Не обессудь, скотина, она и есть скотина, за ней уход нужен... Вот и решили: не пропадать же добру... Так что не гневайся, родимый...
Этого Сырцов уже стерпеть не смог, подумал: "Пора выручать товарища!" И соскочил с коня, взлетел на крыльцо, а в голове только одна мысль: просветить неграмотных!
– Товарищи крестьяне!
– вскинул руку со сжатым кулаком.
– Михаил Романович - красный командир, и вы его "голубчик", "барин"... Оскорбляете! Теперь вы
его можете запросто...
– Это как?
– спросил кто-то из толпы.
– Михаил Романович, - стушевался Сырцов.
– Так вот, Михаил Романович воюет за ваше светлое будущее, за вашу свободу...
– Не нужна нам ваша свобода!
– снова крикнули из толпы.
– Это не свобода - удавка!
– Кто сказал?
– взвился Сырцов.
– Я, - вышел вперед бородатый, решив: барин здесь - заступится.
– Кто тебя давил?
– Красные, продотрядовцы! Пришли и все зерно выгребли!
– Это временно, вернем...
– Кто?
– Советская власть!
– А ты сеять умеешь?
– рассмеялся кто-то в задних рядах.
– Мы вам землю вернем, - вывернулся Сырцов.
– Ты нам лучше барина верни, - прогудел тот же голос.
– Хороший был у нас барин!
"И за такую сволочь я воюю, кровь проливаю!"
– В общем, так, - рявкнул Сырцов, наливаясь ядреной злостью.
– Среди вас контра работает, гнида белая, это мне ясно как белый день! Так вот, я отсюда не уйду,
пока гниду эту с корнем не вырву!
– Крутанулся на каблуках, упер бешеный взгляд в Дольникова.
– Понятно?
– Понятно, - усмехнулся Дольников. Нехорошо усмехнулся. Зло.
– А теперь скачи в крайнюю
хату, там с тобой еще одна сволочь желает поговорить. Лысенков, сопроводи начштаба!ГЛАВА VIII
Великого князя Николая Николаевича сгубила глупость. Он не знал элементарного: что можно одному, нельзя другому. Поэтому рассуждал примерно так: "Суворов смог! А я что, рыжый?" И, недолго думая, сочинил приказ: армию генерала Иванова отправить через Карпаты в Венгрию, а генерала Сиверса через Мазурские болота в Восточную Пруссию.
Осень сменилась зимой. Завьюжило. Запуржило. Самое время передохнуть, запастись провиантом, огневыми припасами... А здесь приказ: наступать!
Меж Сувалками и Августовом армия генерала Сиверса попала в "клещи"...
Зимней февральской ночью немецкие гренадеры прорвали фронт, под завывание ветра обошли передовые полки - Семеновский и Преображенский - и с тыла бросились в атаку.
Рукопашная схватка - это неожиданность. Поэтому,
как правило, побеждает нападающий.
Когда началась атака, полковник Вышеславцев спал.
Когда раздались первые выстрелы, выскочил из блиндажа. Но было уже поздно. Немцы ворвались в окопы, и Вышеславцев, не успев выхватить револьвер из кобуры, получил сильный удар прикладом в шею...
Утром стотысячная русская армия перестала существовать - две трети погибли, остальные сдались в плен.Полковник Вышеславцев и поручик Дольников, раненный в плечо, попали за решетку лагеря Штральзунд, расположенного на берегу Северного моря. Раньше они встречались редко - на военных советах да за обедом в Офицерском собрании. Ближе познакомиться мешала иерархическая табель о рангах. Теперь же они знали
друг о друге все, ибо вместе хлебали обед из оранжевой брюквы и картофеля, вместе спали, читали газеты, до хрипоты обсуждая шансы русской революции. Однажды в
их спор - дело происходило в столовой, где обычно перед сном собирались офицеры, - вклинился высокий поручик с тонким ртом и странными грустными глазами.
– Вы верите в революцию?
– спросил он, резко остановившись.
– Я ее не отрицаю, - сухо, ответил Дольников, не желавший продолжать разговор на столь щекотливую тему. Но грустному поручику, видимо, было плевать на
чужое настроение. Его мучила внутренняя боль, и ему хотелось ее выплеснуть.
– Объясните мне тогда, как вы представляете всеобщее избирательное право среди наших мужиков?
Вопрос был прямой, и на него надо было отвечать.
– Съезд русских землевладельцев объединил не только помещиков, но и мужиков, - проговорил Дольников, изрядно подумав.
– Ибо и те, и другие желали только
одного: чтобы при выборах в Государственную думу не просочились бы поляки и евреи.
– Евреи - опасный народ, - согласился поручик.
– Вечные и непримиримые враги самодержавия.
– Вы монархист?
Поручик откинул гордо посаженную голову.
– "Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы, с раскосыми и жадными очами!.." Процитировав, сказал угрюмо: - Блок прав. Мы должны были сохранить наше грубое