Белогвардейцы

– Уж не влюбились ли вы, Владимир Николаевич?
– продолжая улыбаться, спросил Дольников.

– Сейчас не до любви, - смутился Вышеславцев.
– На чем мы остановились?

– Что было бы, если бы все произошло наоборот; не вы ко мне попали бы в плен, а я к вам?

– Что было бы?
– Вышеславцев уперся двумя руками в столешницу, резко подался вперед.
– А вот что...Я бы приказал содрать с тебя штаны и хорошенько всыпать. За что? За то, что ты продал Россию. Не мундир, а Россию! Понятно?

– Я ее не продавал.

– Тогда объяснись.

Вопрос не застал Дольникова врасплох. Он бился над ним уже битый час, с того самого мгновения, когда в штаб ввели Федора Машкова и он признал в нем ординарца Вышеславцева. Признал и подумал: "Значит, и полковник здесь!" И его прошиб холодный пот. Что сказать? Чем объяснить свое повое качество командир Красной Армии? Врать он не сможет. Как можно врать человеку, с которым валялся на нарах, шел под пули,

делил в дороге последний сухарь? Сказать правду? Но ведь он дал слово... Ну и что? И Вышеславцев человек слова, и если он, Дольников, возьмет с него это слово, то можно быть уверенным, что их разговор дальше порога этой хаты не уплывет.

– Владимир Николаевич, в силу обстоятельств я вынужден просить вас... Дольников замолчал, пальцы нервно поигрывали коробком спичек.
– Я хочу, чтобы -этот разговор остался между нами...

– Мог бы и не предупреждать, - кивнул Вышеславцев.

– Благодарю вас, - склонил голову Дольников.
– Под Екатеринодаром меня тяжело ранили... Бой был трудный, нам крепко досталось и пришлось спешно отступать. А нас, раненых, чтобы себя не связывать, бросили... Что нас бросят, я знал заранее, мне сообщил об этом офицер контрразведки Василевский. И при этом сказал: "Выкручивайся сам. Если выкрутишься, если красные поверят тебе и возьмут на службу, то вот тебе адресочек..." И дал адрес одного господина, вручил шифр, рассказал, как им пользоваться, перекрестил и смылся...

– И тебе удалось...

– Удалось. Красным дозарезу требовались военные специалисты. Между прочим, знаете, сколько на сей день у них служит наших офицеров?.. Тридцать тысяч. И около шестидесяти тысяч унтер-офицеров.

– Добровольно?
– не поверил Вышеславцев.

– Многих мобилизовали насильно, еще в восемнащатом году, но служат на совесть. Как, например, генерал от кавалерии Клюев. Он - начальник штаба Первой конной.

– А ваш полк в состав какой армии входит?

– Первой Конной. Но в данный момент мы, так сказать, самостоятельная единица - выделены для борьбы с Махно.

– А чем он Советам не угодил?

– Послал Троцкого к чертовой матери - отказался выступить на польский фронт.

Вышеславцев склонил голову и замолчал, искоса, с любопытством посматривая на своего бывшего командира роты. Взгляд потеплел, придал лицу выражение

отеческой заботы и внимания.

– Миша, ты уж прости меня, что плохо О тебе подумал...

Дольников необычайно смутился, заерзал, точно под ним был не стул, а раскаленные угли.

– Владимир Николаевич, я вам еще не все сказал...Я, как и Клюев, тоже служу на совесть.

– Ты хочешь сказать...
– Вышеславцев осекся, страшась произнести вслух застрявшее в горле слово, но глаза были красноречивее слов - налились подозрением и ненавистью.

– Да, именно это я и хочу сказать, - кивнул Дольников.
– И помогло мне сделать выбор наше командование - командование Добровольческой армии.

– Это каким же образом?

– Со стороны виднее, - уклончиво ответил Дольников.
– Я долго наблюдал за действиями и поступками наших генералов - Корнилова, Колчака, Деникина и пришел к выводу, что они проигрывают закономерно. Для меня это было страшным ударом...

– Но вы от пего быстро оправились и встали в один строй с красными! выкрикнул Вышеславцев, перехода на "вы" и давая этим "вы" понять, что между ними все

кончено.
– Я понимаю вас: ощущать себя победителем гораздо приятнее, чем побежденным.

Дольников вызов принял.

– Зря вы так... господин полковник, - сказал он с легкой обидой в голосе.
– Я встал в один строй с красными только потому, что они тоже сражаются за Россию!

И тоже за единую и неделимую!

– Они не сражаются - дерутся! Они дерутся за власть! А строй, в который вы встали, называется "диктатура пролетариата". Знаете, что это такое?.. Это когда

сто пятьдесят тысяч бездельников пытаются заставить работать на себя сто пятьдесят миллионов трудового народа - рабочих, крестьян. А мы, Вышеславцев приложил ладонь к сердцу, - дворяне, интеллигенция, им не нужны. Они нас уничтожат!

– За что?

– Да разве дурак потерпит рядом с собой умного? Он его в порошок сотрет! И не только во имя самоутверждения, но и для того, чтобы, не дай бог, и соседи, присмотревшись, не заметили, что есть люди умней, надежней, великодушней!

Дольников поморщился.

– Коммунисты далеко не дураки. Они сражаются за идею.

– А идея может быть преступной?

– Может. Впрочем, давайте по порядку...

– Не возражаю, - неожиданно согласился Вышеславцев.
– Вот вы говорите, что со стороны видней...В таком случае объясните мне, пожалуйста, почему мы, белые, проиграли?

– Постараюсь, - сказал Дольников.
– Но это будет моя версия, на истину я не претендую.

– Уже неплохо, - кивнул Вышеславцев, насмешливо прищурившись.

– Вот вы говорите: власть! За власть, мол, большевики дерутся... А скажите мне, кто и когда преподносил власть на блюдечке? Не было такого. За власть всегда дрались! Н не по правилам кулачных боев - до первой крови, а насмерть! И наши передрались... У немцев есть хорошая поговорка: прежде чем разъединиться, нужно

объединиться. Мы не вникли в ее мудрость, мы сразу разъединились... Корнилов сцепился с Алексеевым, Деникин с Денисовым и Красновым, теперь - с Врангелем...

Причины? Вы их знаете не хуже, чем я, поэтому...

– Нет-нет, продолжайте, - остановил его Вышеславцев.
– Мне очень интересна ваша мысль.

– Пожалуйста, - пожал плечами Дольников.
– Ни для кого не секрет, что Войско Донское находилось на полном содержании у немцев. Краснов этого не скрывал,

ли одном из совещаний признался: "Да, это я, донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах Тихого Дона и чистыми

передаю Добровольческой армии! Весь позор этого дела лежит на мне!" Но Деникин почему-то не удовлетворился сказанным и пустил в адрес Краснова еще одну ядовитую