Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

ПЕРЕВОДЫ НА РУССКИЙ ЯЗЫК

Из Я. Купалы

ЖНИВО

Созревших хлебов золотые посевы За селами, там, где лесов рубежи, Склонили колосья до самой межи С призывным шептаньем: мои жнеи, где вы? И жнеи сошлися. Направо, налево, Срезая колосья налившейся ржи, Задвигались быстро серпы, как ножи, Под жнивные, старые вечно напевы. Тоскливая древняя песня плывет В колосьях склонившихся шепчущей нивы И в пуще теряет свои переливы. Плывет эта песня ко мне и зовет, И в сердце, как звонкие косы, поет: «Ты так же, брат, сеешь… а где твое жниво?» 1910 или 1911

«Для тебя, отчизна предков моих…»

Для тебя, отчизна предков моих, Ничего не пожалею я на свете. Я на целый мир воспел бы долы эти И воздвиг дворцы на кладбищах твоих. Рад бы я тебя душой согреть, Солнце взять и звезд небесных, золотых И венок оплести тебе из них, Чтоб сияла ты в добытом цвете. За тебя готов погибнуть я в бою С той неправдою, что терпишь ты от бога И от сына своего слепого. За тебя свою я душу погублю И за это лишь прошу тебя, молю: Не гони меня от своего порога.

Из Т. Шевченко

А. О. КОЗАЧКОВСКОМУ

Давно всё это было. В школе Я у дьячка — учил дьячок — Стащу удачно пятачок (Ведь был я чуть совсем не голый, Такой оборвыш) да куплю Листок бумаги и сошью Красиво книжечку; крестами, Узором завитков с цветами Кругом листочки обведу И списываю Сковороду Иль там «Три царие с дарами» Сам для себя… и в бурьяне, Чтоб не увидел кто, запрячу И там пою, а то и плачу. И довелося снова мне Под старость с книжками скрываться, Писать украдкой да стараться И петь и плакать в бурьяне, — И тяжко плакать! Кто же знает, За что господь меня карает? В ученье, мучаясь, я рос, В ученье поседеть пришлось, И на ученье ж в гроб положат; И это из-за пятака, Что своровал я у дьячка… Так вот как бог карать нас может. <1914>

Н. И. КОСТОМАРОВУ

Лучи веселые играли В веселых тучках золотых. Гостей безвыходных своих В тюрьме уж чаем оделяли И часовых переменяли,— Синемундирных часовых. Но я к дверям, всегда закрытым, К решетке прочной на окне Привык немного — и уж мне Не было жаль давно пролитых, Давно сокрытых и забытых Моих кровавых тяжких слез. А их немало пролилось В пески полей, сохой не взрытых. Хоть рута, хоть бы что взошло! И вспомнил я свое село, — Кого-то в нем я там покинул? В могиле мать, отец загинул… И горе в сердце низошло: Кто вспомнит, в ком найду я брата? Смотрю, — к тебе, чтоб повидать, Земли черней, мой друже, мать Идет, с креста как будто снята. Господь, тебя я восхвалю! За то спою свой гимн суровый, Что я ни с кем не разделю Мою тюрьму, мои оковы. Между 1911 и 1916

В НЕВОЛЕ

В Украине ли, в Сибири ль будут Томить — не всё равно ли мне? И не забудут иль забудут Меня в далекой стороне — Мне одинаково вдвойне. В неволе взросши, меж чужими, Я, не оплаканный своими, В неволе плача и умру И всё в могилу заберу; И сгинет след мой, как в пустыне На нашей славной Украине, На нашей — не своей земле. И не промолвит матерь сыну, Не скажет горестно: «Молись, Молись, сынок: за Украину Его замучить собрались». И что мне — будет иль не будет Он так молиться в тишине? Одно не безразлично мне: Что Украину злые люди Приспят, ограбят — и в огне Ее, убогую, разбудят… Ох, как не безразлично мне! Между 1911 и 1916

«В неволе тяжко… хоть и воли…»

В неволе тяжко… хоть и воли Узнать, пожалуй, не пришлось; Но всё-таки кой-как жилось,— Хоть на чужом, да всё ж на поле… Теперь же тяжкой этой доли, Как бога, ждать мне довелось. И жду ее и поджидаю, Свой глупый разум проклинаю, Что дал себя он затемнить И в луже волю утопить. И стынет сердце, если вспомнит, Что не в Украйне похоронят, Что не в Украйне буду жить, Людей и господа любить. Между 1911 и 1916

«И серое небо, и сонные воды…»

И серое небо, и сонные воды… Вдали над берегом поник Без ветра гнущийся тростник, Как пьяный… Боже, гибнут годы! Что ж, долго ли придется мне В моей незамкнутой тюрьме, Над этим бесполезным морем, Томиться тяжкой жизни горем? Молчит иссохшая трава И гнется, словно и жива; Не хочет правды говорить. А больше некого спросить. Между 1911 и 1916

«Готово! Парус распустили…»

Готово! Парус распустили И двинули не без усилий По синим волнам в Сыр-Дарью С баржой баркас неторопливый. Прощай же, Кос-Арал тоскливый! Всё ж грусть проклятую мою Ты разгонял два года целых. Спасибо! Сам себя хвали, Что люди и тебя нашли И знали, что с тобою сделать. Прощай, товарищ! Ни хвалы И ни упрека не слагаю Твоей пустыне; в новом крае, Быть может, вспомяну, как знаю, О прошлых днях тоски и мглы. Между 1911 и 1916

Из В. Самийленко

«Те, что в холодных сердцах любви ни к кому не имеют…»

Те, что в холодных сердцах любви ни к кому не имеют, Нам говорят, что они мир весь хотят полюбить. Вот где сердец широта! В них каждому место найдется! Только я в сердце таком места не стал бы искать. Скажут они, что работают сразу для целого мира,— Где же народ на земле, пользу имевший от них? Пусть только каждый распашет свое неширокое поле, И зацветет вся земля цветом прекрасным везде. Каждый трудится пускай только хоть для родного народа, — И все народы земли счастливы будут тогда. Между 1911 и 1916

Из И. Франко

НА РЕКЕ ВАВИЛОНСКОЙ

На реках вавилонских тамо седохом…

На реке вавилонской — и я там сидел, На разбитую арфу угрюмо глядел. Вавилоняне вкруг издевались толпой: «Что-нибудь про Сион, про Фавор нам запой!» — «Про Сион? Про Фавор? Их уж слава в былом: На Фаворе — пустыня, в Сионе — разгром! Нет, иную я песню для вас изберу: Я родился рабом и рабом я умру. Появился на свет я под свист батогов, Вырос в рабской семье, средь отчизны врагов. С детства я приучился бояться господ И с улыбкой смотреть, как томят мой народ. Мой учитель был пес, что на лапки встает И что лижет ту руку, которая бьет. Пусть возрос я, как кедр, что венчает Ливан, Но душа моя — словно ползучий бурьян. Пусть я пут не носил на руках, на ногах, Но ношу в своих нервах невольничий страх. Пусть мечтой о свободе душа пожила б, Но ведь кровью я — раб! Но ведь мозгом я — раб! Вавилонские жены! Лицо наклоня, Проходите скорей, не взглянув на меня, Чтоб не пало проклятье мое на ваш плод, Не пришлось бы рабом наделить нам народ. Вавилонские девы! Держитесь вдали, Чтобы тронуться ваши сердца не могли И чтоб тяжкая вам не судила судьба Повторять про себя: „Полюбила раба“». <1915>

Из А. Крымского

«Пальмы гордые и лавры…»

Пальмы гордые и лавры, Кипарисы до небес, Океан цветов роскошных, Померанцев дивный лес. Я шатаюсь, опьяненный Ароматною весной. Вдруг смотрю — в тени под пальмой Колосок простой ржаной. «Гэй, земляче! — шепчет колос, Наклоняясь тяжело, — Раю этому мы чужды, Что ж сюда нас занесло?» Между 1911 и 1916