Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

ВОРОНА И ЧИЖ Басня

Простая эта быль не так давно была. К Чижу (а у него какая ж сила?) Ворона подступила: «Что, правда — я похожа на орла?» Смекает Чиж: коль в споры с ней пуститься, Ведь можно с хохолком и с головой проститься… «Совсем орел!» — пугливо пискнул Чиж Проклятой птице с клена. «Ну, то-то же! Смотри ж!» — С угрозой ласковой прокаркала Ворона И полетела прочь. Тут стало Воробью невмочь: «Браток! Ты что же, птиц не различаешь — Орлом Ворону величаешь?» Смущенный Чиж прощебетал тогда: «Я никому не причинил урона… Назвать Орлом Ворону — не беда, Беда сказать Орлу, что он Ворона!» 1915

ПЕСНИ

СЕРБСКАЯ

Кто там едет по Косову полю? Едет полем делибаш отважный — Славный шершень на жуке рогатом. День он едет, и второй, и третий, На четвертый к морю подъезжает, Лужей у людей оно зовется. Задержался, глянул славный шершень, И слова такие он промолвил: «Ой ты конь мой, ой ты жук рогатый, Я вскормил тебя, мой жук, метлицей, Я вспоил тебя, мой жук, росою. Сослужи ты верную мне службу И перескочи-ка через море». И ответил шершню жук рогатый: «Господин мой, делибаш отважный! Лучше б не скакать нам через море, Не искать бы смерти неминучей. Когда мы из хаты выезжали, Говорила мамка-шершениха, Что недобрый сон ей ночью снился, Будто жемчуг всё она низала,— Не иначе будут слезы литься». Засмеялся шершень, так промолвил: «Стал ты, конь мой, бабой шумадийской! Отроду я смерти не боялся И теперь ее не испугаюсь». И послушал шершня жук рогатый. Разогнался, принапрягся сильно, Взял разбег — и прыгнул через море. На высокий яр как раз и прыгнул! И сорвался задними ногами Жук рогатый с яра прямо в море, Вмиг из-под копыт взлетела глина; Так он прыгнул и отвоевался. Вот какой был этот славный шершень, Да и конь тот — черный жук рогатый! Только шершню этого всё ж мало. «Ой ты конь мой, — молвил, — верный конь мой! Передом ты прыгал через море, Ну-ка прыгни через море задом». И послушал шершня жук рогатый: Разогнался, принапрягся сильно, Прыгнул он — да, видно, в час недобрый! С высоты упал бедняга в море, В сине море вместе с господином. Так скоропостижно смерть он принял, Славный шершень, делибаш отважный. Ныне нет уже таких юнаков. 1915

РУССКАЯ

Нынче день у нас светлый, радостный — Воскресение самого Христа. Я, девчиночка, в хоровод пошла Да со всеми там повидалася. Ах, со всеми там целовалася, Целовалася, не гордилася, Только с милым постыдилася. Немало с ним деньков прошло, Вместе ночек пересижено И слов сладких перемолвлено, В уста горячо цело… Да эх, целовано. 1915 (?)

УКРАИНСКИЕ

Ну в кого же ты, девчиночка, лицом удалася? То ли в батьку, то ли в мамку, то ль в соседа Яся?

* * *

Встал рядком с девчиной хлопец, песню запевает, И как будто с лент девчины взгляда не спускает. Да не так на ленты смотрит, как глядит на очи, Всё на те он смотрит очи, что темнее ночи.

* * *

Словно роза — так пригожа Василева Галя: Глазки ясны, сама красна, краше не видали…

* * *

На Микиту в переулке все собаки лают, Он проходит — и подковки искры высекают… 1915 (?)

СКАНДИНАВСКАЯ

Была Ингеборг, как сосенка, стройна,— Так ветер суровый поет,— И горькую долю узнала она. Нам жалко, нам жалко ее. Не слушала мать, не слыхала отца,— Так ветер суровый поет,— Любила Оскара, морского бойца. Нам жалко, нам жалко ее. Оскар уезжает в чужую страну,— Так ветер суровый поет,— Надолго невесту оставил одну. Нам жалко, нам жалко ее. Дней много промчалось и много ночей,— Так ветер суровый поет,— Слез много лилось из девичьих очей. Нам жалко, нам жалко ее. И вести к Оскару летят чередой,— Так ветер суровый поет,— Твоя Ингеборг спит в могиле сырой. Нам жалко, нам жалко ее. И тяжко Оскару становится жить,— Так ветер суровый поет,— Он бросился в бой, чтоб девчину забыть. Нам жалко, нам жалко ее. И вот повстречал он смертельный удар, — Так ветер суровый поет,— Погиб из-за милой отважный Оскар. Нам жалко, нам жалко ее. Горюет о нем Ингеборг без конца,— Так ветер суровый поет,— Не видно Оскара, морского бойца. Нам жалко, нам жалко ее. Над морем нависла скала, как стена,— Так ветер суровый поет,— Там ждет Ингеборг всё одна да одна. Нам жалко, нам жалко ее. И вот она видит: в далеких краях,— Так ветер суровый поет, — Весь черный Оскаров корабль на волнах. Нам жалко, нам жалко ее. И с воплями кинулась в море она,— Так ветер суровый поет,— И не поднялась больше с темного дна. Нам жалко, нам жалко ее. 1915

ИСПАНСКИЕ

Ясноокая Анита Развернула веер черный И лицо закрыла строго В кружевных его узорах. У отцов-базилиан я Как-то ночь провел бессонный, Всё учился звездочетству. Вот оно затменье солнца! 1915 (?)

* * *

Донна Клара лик закрыла Черным веером сурово, И сказал один гидальго: «Трудно в час затменья солнца». 1915 (?)

* * *

«Ясноликая сеньора, Предостойнейшая донна, Донна Клара, донна Клара, Погубили вы меня! Ах, без вас и день — как полночь, С вами полночь — словно день. Донна, донна! Знать, вы взяли От моих следов земли, Нашептали наговоры Из волшебных черных книг». — «Досточтимый кабальеро, Дон Фернандо, дон Фернандо, Я всегда, всегда была Настоящей христианкой, Не умею ворожить. У меня другие чары: Косы чуть не до колен, И глаза горят, как звезды, И лицо — белей снегов». 1915 (?)

ЯПОНСКИЕ

Ах, как распелась Синеглазая пташка В муках любовных. Стихни, пташечка, стихни, Чтоб не томилася я.

* * *

Милая, вспомни: Веяло теплой весной, И вишни цвели. Как-то ветку качнул я, — Белый цвет осыпал нас.

* * *

Дивно-нежные, Ярко-красные, желтые, Синеватые Листочки осенние Кроют шелком пути.

* * *

Всё уходит, И следу нет в помине, Как серый пепел От костра погасшего, Развеянный ветрами. 1915 (?)

ПЕРСИДСКИЕ

Я всё забыл на свете и знаю лишь одно: Зюлейка молодая — что старое вино. И я упился ею, — теперь вином упьюся… Посмотрим, что сильнее: Зюлейка иль оно?

* * *

Прозрачным покрывалом закрыла лик она. Она — как полный месяц, как в облаках луна. Проглянь, мой месяц милый, взгляни мне ясно в очи, Чтобы печаль на сердце не так была сильна. 1915 (?)

«Аня, Анечка…»

Аня, Анечка, Моя елочка зеленая! То ли вихри тебя подломили, То ли громы сразили? Ты лежишь — не шелохнешься,— Глазки ясные закрылися, Губы бледные сомкнулися. Только что ж мы, люди милые, Загрустили все? Боль не мучает грудь, И тебе довелося заснуть. 1915 (?)

«Ленту сине-голубую…»

Ленту сине-голубую Я в тебя вплету, коса! У того, кого люблю я, — Голубые пояса. Может, милый догадается, Почему она вплетается, И со мною не расстанется. 1915 (?)

«А в местечке Терестечке толков не счесть…»

А в местечке Терестечке толков не счесть, Толков не счесть — все слушают весть: Что сыскали нынче Янко-стрельца Средь зеленого ельничка, Да у камня у белого, Во мху темном, меж брусникою. Вся головушка разбитая, Алой кровушкой омытая. Гей, над ним лишь сосна шумит, Смутно шепчет, приговаривает: «Не гонялся бы ты, Яне, за куницами, Пуще этого — за теми молодицами!» 1915 (?)