Белые Мыши на Белом Снегу

– Да нет, какое там... Обычный мужской шовинизм, мы это в школе проходили. Единственно - если решите заявить что-то подобное публично, полистайте перед этим Моральный кодекс. Так, на всякий случай, чтобы не было вопросов, если морду набьют.

– Хиля!
– я не знал, засмеяться мне или просто увести ее от греха подальше.

"Первая Грузовая" - прозвучало в динамиках. Поезд затормозил, и мне показалось, что Зиманский сейчас встанет и выйдет из вагона, во всяком случае, он сделал такое движение. На лице у него появилась гримаса то ли обиды, то ли раздражения, и Хиля - я видел - усмехнулась, довольная.

За шесть лет нашего досвадебного знакомства я успел хорошо изучить ее характер и ничему не удивился. Она такая, для нее главное - не истина, а победа, но разве можно человека за это судить? В конце концов, самолюбие - достаточно веская причина для того, чтобы просто поставить обидчика на место, не доискиваясь причин его поведения.

Однако - двери закрылись, а Зиманский остался. Положив ногу на ногу, он вынул из своего плоского дерматинового портфеля сложенную газету "Статистический вестник", развернул ее и стал внимательно читать. Мы молчали. Хиля глядела в окно, подперев кулаком щеку, я тоже от нечего делать уставился на красно-кирпичную громаду "Металлурга" (в народе - "крематория") с тремя орденами на фасаде, закрывающую половину неба за железнодорожными путями. Трубы, как всегда, выдыхали огромные клубы темно-серого дыма, плотного, как каучук. Дым вливался в небо и пачкал чистые облака, но все-таки облачная белизна оказывалась сильнее и поглощала грязь без остатка.

Прошло несколько минут. Хиля поерзала на месте и кинула неуверенный взгляд на нашего непрошеного попутчика. Это тоже в ее характере: если человек долго молчит и не надоедает, она начинает нервничать.

Я улыбнулся и легонько толкнул ее коленкой, глазами указав на Зиманского. Она тоже улыбнулась и отвела со лба недавно подровненную русую челку:

– И что говорит статистика?

– По поводу чего?
– парень поднял глаза.

– Ну, хотя бы по поводу электричек.

– Электрички?.. так... ну, вот. За первые два квартала текущего года введено в строй четыре новых локомотива и двадцать семь вагонов, списано в металлолом - один локомотив и девять вагонов. Отремонтировано в общей сложности шестьдесят три километра путей, из них с полной заменой полотна - четырнадцать, с заменой полотна и электрооборудования - пять целых и три десятых.

– Как интересно, - Хиля вытянула ноги и откинулась на спинку сиденья.

– А вы знаете, - Зиманский сложил газету, - что в черте города на настоящий момент проживает сто двадцать семь тысяч триста четыре девушки в возрасте от шестнадцати до двадцати пяти лет?

– Ну и что?

– Вы из них - самая хорошенькая.

– А мужчин того же возраста сколько?
– поинтересовался я.

– Сто тридцать четыре тысячи двести двадцать девять.

– Вы придумываете, или у вас память такая?
– удивилась Хиля.

– В том-то и фишка, что память!
– розово улыбнулся Зиманский.
– Вы думаете, как я вдруг из рабочего комбинезона выпрыгнул? Из-за нее, из-за памяти! Я же - идеальный статистик!

– Да-а...

– Хотите, я назову вам серийный номер радиоприемника, установленного в служебной машине, на которой вы ехали на свадьбу?

– Верю, верю!
– моя жена махнула на него рукой, засмеялась.
– Везет людям. Мне бы такую память! А то вечно что-нибудь забываю.

– Увы. Я - еще больший растяпа. Помню только цифры, - Зиманский убрал газету в портфель и сложил руки, на манер беременной женщины, на животе.
– А что еще нужно статистику? Цифры, и ничего больше. Вот и вырос, можно сказать.

– От вас жена-то не стонет?
– Хиля прищурилась.

– А нет у меня жены!

– Что так плохо? Вам лет-то уже порядочно. Или вы - "непродленка"?

Зиманский весело рассмеялся:

– Интересный какой термин! Впервые услышал. Кстати, в среднем, из ста заключаемых браков тридцать восемь не продлеваются на второй срок. Почти половина!

– Тридцать восемь - не почти половина, а чуть больше трети. И это нормально.

Они помолчали, меряя друг друга оценивающими взглядами, потом Хиля склонила голову набок:

– Вас как зовут-то? Я же не могу - "товарищ Зиманский". Мы не на собрании.

– Ничего, нормально. Я имя свое просто ненавижу - Егор. Лучше - Зиманский, и можно без "товарища"... Да, а почему вы - Хиля, если вы Эльза?

– Прозвище, - моя жена шевельнула бровями, словно говоря: "И прошу любить и жаловать".

– И нравится? Прозвище?.. А меня в школе Дедом Морозом звали, но сейчас, думаю, это как-то не пойдет. Кстати! Со следующего года новшество намечается - брак сможет продлевать семейный инспектор, надо будет ему только заявления отдать. И ходить никуда не придется.

– Да? Ну, Розочке прибавится работы!
– Хиля весело хлопнула себя по коленке.
– Правда, Эрик?

Я представил себе нашу инспекторшу с ее бешеной активностью и усмехнулся:

– По-моему, ей это только на руку. А то столько энергии в небо уходит - жалко.

Зиманский покачал головой:

– И это все потому, что браки зачастую не продлеваются из-за нашей элементарной лени. Тянут до последнего, а потом локти кусают. Вот и решили для проверки попробовать, может, и улучшится статистика.

– А еще что-нибудь расскажите, - попросила Хиля.
– Люблю интересные наблюдения.

– Еще? Ну, по сравнению с аналогичным периодом прошлого года, количество незаконнорожденных детей в рабочей среде уменьшилось на три целых и семьдесят пять сотых процента.

– А что, такие еще бывают?!

– Бывают. Законодательство все-таки несовершенно.

Моя жена изумленно потрясла головой:

– Нет, ну как это может быть - незаконнорожденные? Есть же Моральный отдел, есть дознаватели... А как же матери?

– А что матери? Плохо, конечно. Жертвой любого преступления быть плохо...

Лицо Хили сразу омрачилось, но она ничего не сказала.

Электричка въехала на мост через реку Нету и тихо застучала по нему на небольшой скорости. Солнце облило водную гладь, сделав ее лакированной, сверкающей, чистой, как зеркало. Где-то вдалеке виднелась уползающая к горизонту баржа, вдоль берегов сновали паруса яхт-клуба, маячил катер речного патруля. Желтая полоска пляжа пестрела купальниками, а вода у этой полоски казалась кипящей - там было тесно от людей. Я засмотрелся: над горизонтом набирал высоту самолет, почти такой же, как наша игрушка, только настоящий, пассажирский - он поднимался в синеву невесомо и легко, прямо, как стрела, потому что внутри у него, естественно, не было никакого механизма, заставляющего машину летать по кругу.

– Хиля, посмотри!..

– Это "Ладья", - со знанием дела объяснил Зиманский, щурясь от ярких солнечных бликов.
– Совсем новая модель. Вмещает девяносто пассажиров и пять членов экипажа. У него усовершенствованный двигатель, и...

Приложив руку козырьком ко лбу, Хиля смотрела, никого из нас не слыша. Притихли и остальные люди в вагоне: нечасто можно увидеть самолет на самом старте, когда притяжение Земли еще сдерживает свободный размах его крыльев, а обшивка, синяя от неба, не успев остынуть в заоблачном холоде, хранит тепло солнечных лучей - последнее перед бездной.