Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
– Кра-со-та!..
– сказал кто-то у меня за спиной сдавленным, восхищенным голосом.
– Вот бы полетать...
– пробормотала Хиля.
– Эрик, давай накопим на билет, полетим к морю? А?.. Ну, пожалуйста!
Самолет нырнул, запутался в облаке, возник снова.
– Если мы и накопим, - сказал я, - то только на "Икар", а это совсем не то, что ты хочешь...
– "Икар" - детская игрушка, - поджал губы Зиманский.
– Позволяет, конечно, не трястись двое суток в поезде, но это - не самолет. Я летал как-то. Еле ползет. И низко - хоть столбы телеграфные считай.
Электричка чуть прибавила скорость: мост кончился.
Зиманский несколько секунд смотрел на нее, потом спросил:
– А если это будет шар? Воздушный шар?
– Где?
– удивилась Хиля.
– Там, - он махнул рукой куда-то за окно, - на целлюлозном комбинате. Я для того и еду - сегодня будут шар запускать. Сделали, представляете, из отходов производства...
– Серьезно? Настоящий шар?
– Ну да. Летает. Во всяком случае, должен. Отправляли меня в эту поездку, так и сказали: можешь прокатиться. На самом-то деле, конечно, я еду возрастной состав рабочих изучать - страсть как интересно.
Хиля радостно вскинулась:
– То есть, и нам можно? Вы нас приглашаете?..
Зиманский кивнул. А я, если бы знал тогда, чем все это кончится, схватил бы Хилю в охапку и утащил оттуда прочь, не теряя ни секунды, сошел с ней на ближайшей станции, и больше никогда мы бы не увидели этого человека - никогда! Но откуда я мог знать?..
Часть 2. ЗОНА ДЛЯ НЕПРАВИЛЬНЫХ
Раньше, в книгах, мне часто попадалось выражение: "Он весь побелел от бешенства", но я не представлял себе, что такое может быть на самом деле. Сам я от бешенства краснею (хотя испытываю это чувство крайне редко), а Хиля, например, всегда сохраняет нормальную окраску, лишь темп речи у нее резко замедляется, а глаза становятся узкими и колючими. Хотя, вполне возможно, силы наших чувств просто не хватает, чтобы побелеть.
У Трубина - хватило. Я увидел его лицо и поразился, до чего оно сделалось похоже на лицо белой мраморной статуи, стоявшей, насколько я помню, в вестибюле моей школы.
– Я сказал, что ручаюсь за этих людей!
Гладкий молодой человек терпеливо вздохнул:
– Хорошо, тогда связывайтесь с главным. Если он разрешит - пожалуйста.
– Угм, - согласился Трубин и кивнул мне, - пойдемте, нам нужно позвонить.
Старинное здание, в подъезд которого мы зашли, оказалось внутри невероятно светлым, просто облепленным сияющими электрическими лампами. Наверх вела широкая лестница с красной ковровой дорожкой, у лестницы дежурил рослый парень в рыжей спецовке наподобие полевой формы военных.
Я удивился: при виде Трубина парень вытянулся по стойке "смирно". Неужели мой обворованный знакомый - такой большой начальник?..
– Со мной, - буркнул Иосиф, кивая на меня, и охранник остался позади.
Место, где мы находились, совсем не напоминало лечебное учреждение. Это было учреждение - да, но скорее похожее на Управление Дознания своими длинными коридорами, одинаковыми дверьми, обитыми черным дерматином, плафонами дневного света на равном расстоянии друг от друга, фикусами в кадках и неудобными скамеечками для посетителей.
Одна из дверей вдруг распахнулась, и двое мужчин в белых халатах вывели в коридор женщину средних лет, полную, в очках, по виду - -учительницу младших классов. Она шла, понурившись и обняв свой
живот, словно там что-то сильно болело, и я подумал, что женщине, должно быть, и правда больно - судя по гримасе на лице.Трубин отпер дверь соседнего кабинета, мимолетно оглянулся и сказал с ноткой неприязни:
– Вот кто засоряет детские мозги, Эрик. Не я, а вот такие милые безобидные тетеньки с указками в руках. Входите, сейчас попьем чайку.
– Что она сделала?
– я послушно вошел и увидел при свете ярко вспыхнувших ламп небольшой квадратный кабинет с лекционными скамейками в пять рядов, кафедрой и черной классной доской.
– Она-то? Можно только предполагать, я не знаком с ее делом...
– Трубин разделся, кивнул мне на металлическую вешалку в углу и тяжело прошагал к висящему на стене телефонному аппарату.
– Одну минутку.
Набрав четырехзначный номер, он заговорил вполголоса, поминутно вставляя слово "глаз", а я, повесив пальто, стал прохаживаться по кабинету, искренне удивляясь. Тут было чему удивиться - хотя бы огромному восковому макету человеческого мозга, стоящему на деревянном треножнике в углу или плакатам с изображением того же мозга в разрезе. Пахло в помещении очень приятно: легкой пылью, книгами, старым деревом, медикаментами. На аккуратном письменном столе у окна, завешенного белой складчатой шторой, я заметил стоящий в рамке снимок девушки с каштановыми волосами и лучистым, легким, каким-то поверхностным взглядом больших глаз. Фотография была цветная или просто раскрашенная - я не понял.
Лицо Трубина вдруг просветлело и разгладилось, словно он услышал хорошую новость.
– Отлично!
– громко сказал он в трубку.
– Огромное спасибо!
– трубка с приятным щелчком опустилась на рычаги.
– Ну вот, Эрик, я знал, что все разъяснится. Этот Феликс, который требовал обыска - службист до мозга костей. Иногда это полезно, но чаще раздражает... Что вы там смотрите? А-а, это моя дочь, - он подошел ко мне и взял со стола фотографию.
– Красивая, правда? Ужасно: потеряла мужа, осталась одна с ребенком... Он умер в прошлом году, от легочного гриппа.
Я вздрогнул.
– Что?
– Трубин взглянул на меня.
– Тоже этим болели?
– Да - шесть раз.
– Ого!
– он покачал головой, ставя снимок на место.
– Но вам-то повезло, тьфу-тьфу, а он - сгорел, как спичка, в две недели. Впрочем, ладно, что я вам об этих делах... Вот тут, кстати, мое обиталище. Нет пока отдельного кабинета, здесь и работаю, и преподаю. Я ведь - один из разработчиков "лакмуса", не читали? Нет?
– он улыбнулся.
– Зря, хотя, конечно, вы человек молодой, у вас другие интересы... Садитесь, вы ведь не хотите спать?
Я прислушался к себе. Нет, спать не хотелось, мешало глухое, волнами наплывающее беспокойство.
Телефон затренькал. Трубин удивленно поднял брови, хотел было махнуть рукой, но подошел и взял трубку:
– Кафедра. Что?.. А, это ты, Феликс... Да, он дал мне добро. Так что помещай девушку в бокс, пусть посмотрит хирург. Молодой человек подойдет попозже, я сам его приведу. Ага... Ага, все.
– Ну, теперь - чай, - он вернулся ко мне, с усмешкой потирая затылок.
– Как я устал сегодня, если б вы знали. День какой-то дурацкий, сначала эта кража, потом взрыв... Домой так и не попал. Хотя, - вдруг возразил он сам себе, - а что мне делать дома? С женой мы расстались, у дочки своя квартира... А у вас была семья, Эрик?