Белый отель

Все это всплыло только примерно пять лет назад, после весьма эмоционального разговора с тетей Магдой. От моего брата Юрия (он живет в Детройте) я узнала, что отец умер. После революции он, конечно, потерял свое дело и дом, и с тех пор влачил одинокое существование в одной комнате. Я по-настоящему не горевала о нем, но новость взбудоражила меня, и я решила добиться от тети всей правды. Бедняжка, ее замучили угрызения совести. В глубине души она явно желала очиститься от единственного настоящего греха, который совершила. Тетя призналась, что дважды или трижды в Одессе они вместе с матерью спали с дядей. В качестве оправдания она смогла лишь сказать, что жена пойдет на многое, чтобы угодить мужу, и я ее понимаю. Как кажется, у матери и отца на протяжении многих лет были белые супружеские отношения. Дядя убедил тетю Магду, что его прихоть никому не принесет вреда, может даже считаться актом милосердия, и тому подобное… Так или иначе, он добился своего; но тетя ужасно переживала, и мое случайное появление на яхте послужило идеальным поводом для того, чтобы заявить: «Все. Больше такими вещами не занимаемся». Все трое надеялись, что я еще слишком маленькая, и ничего не поняла.

Позже тетя решила, что они опомнились, исповедалась в совершенном грехе (так я думаю), в надежде, что все осталось в прошлом. Она понятия не имела, что ее муж и сестра каждую зиму продолжают встречаться, прилагая экстраординарные усилия, чтобы увидеть друг друга; что речь скорее всего идет уже не о плотском влечении, а о настоящей любви. Она узнала правду, только когда в дверь постучал полицейский, надеясь найти сына или дочь усопших, — ведь, судя по записи в книге регистрации отеля в Будапеште, и она, и ее муж уже умерли… Кстати, я оказалась права, дядя Франц действительно поехал на конференцию педагогов!.. Тела обгорели до неузнаваемости. Только когда тете показали драгоценности, которые нашли на трупе женщины, она узнала украшения сестры. Ей пришлось послать телеграмму отцу. Думаю, Вы можете себе представить… Если бы я еще раньше не простила тете отвратительные инциденты с ее участием у нас дома, то обязательно отпустила бы все грехи за кошмар, который ей тогда пришлось пережить. Бедняжку преследовала еще одна страшная мысль: что, если их связь вовсе не началась с «трио»? Что, если они смеялись над ней? Но правду мы уже никогда не узнаем.

Хотя я постаралась убедить тетю, что каждый из нас совершает ужасные вещи, но можно заслужить прощение, она уверена, что ей уготовано место в аду. Естественно, когда умер мой отец и все окончательно выяснилось, ее терзало чувство вины и за то, что они втроем обманывали покойного. У меня имеются собственные «заслуги» перед папой. Я очень несправедливо говорила о нем во время нашего анализа. Мы действительно с ним не ладили, но в основном по моей вине. Понимаете, я наверняка уже тогда знала (только не спрашивайте, откуда), что смерть матери каким-то образом связана со сценой на корабле, которую я случайно увидела. Повинуясь немыслимой детской логике, я винила отца за то, что его самого на яхте не оказалось. Я сочла его виновным в смерти мамы. Тут есть доля правды: проводи он с нами больше времени, всего этого не случилось бы. Кстати, отец занимался не только коммерцией, он активно участвовал в деятельности «Бунда», еврейской левой демократической партии. Он проявлял себя в разных областях. Мне следовало выказать большее понимание и терпимость.

Признаю себя виновной также в том, что оклеветала Алексея (студента А.). На самом дела, воскресная поездка по Финскому заливу на яхте прошла прекрасно, не считая разговоров о насилии. Именно тогда мы с ним в первый раз имели интимную связь и, по крайней мере для меня, все оказалось просто чудесным. У меня наблюдались быстротечные галлюцинации («пожар»), но они казались мелочью в сравнении со счастьем полной близости с любимым. Инцидент, который я описывала, на самом деле плод моего воображения. С женщинами Алексей всегда проявлял сугубую сдержанность, даже некоторый пуританизм. Он мог спокойно стрелять в людей и взрывать их, — и наверняка все это делал, — но никогда бы не стал заниматься любовью с другой девушкой в моем присутствии. Он не допускал, чтобы чувства мешали «общему делу»; откровенно говоря, если бы это зависело от меня, мы стали бы любовниками намного раньше. Я уверена, он очень переживал, когда бросил меня, но счел жену и ребенка угрозой для достижения главной цели в жизни. Думаю, молодая женщина, которая сопровождала его, скорее соратник по борьбе, чем что-либо другое. Его она, очевидно, устраивала больше, — я слишком эмоциональна и легкомысленна для настоящей подруги революционера.

Но давайте вернемся к поездке на яхте… После того, как мы с Алексеем любили друг друга, кажется, я проснулась посреди ночи (но в кабине было довольно светло) и увидела свое отражение в зеркале. Кажется, тогда в памяти всплыла сцена из далекого детства с дядей и сестрами-близнецами. Очевидно, когда Вы спросили меня о сношении в позе a tergo, я вспомнила то, что тогда вспомнила, и перепутала первый эпизод на яхте со вторым. Только так я способна объяснить, или оправдать, свою ужасную ложь. Не уверена даже, что обманывала Вас сознательно. Я так злилась на Алексея за то, что он отбросил все, что между нами произошло, что захотела обвинить его в чем-нибудь особенно мерзком. Простите меня. Я уже говорила, что была просто неспособна говорить правду. В том состоянии я вполне могла так увлечься фантазированием, что забыла о реальности. Конечно же, мне очень понравилась выдуманная сцена, в которой я бросаюсь в воду и плыву к берегу.

Он даже ничего не делал с моей шевелюрой. Вы зажгли спичку, стоя у меня за спиной, и я вспомнила, как шипели волосы, когда в них тыкали сигаретой. Но Алексей и прогулка на яхте тут совершенно ни при чем, это произошло еще в Одессе, когда меня «захватили» моряки. Тогда все было гораздо отвратительней и страшнее чем в описании, которое Вы составили, доверившись моим словам. Они не служили на восставшем «Потемкине», как я, кажется, тогда сказала, а плавали на торговом судне, перевозившем зерно для моего отца. Узнали его дочь на улице, заставили пойти с собой на корабль. Они напились, занимались грабежом и поджогами, казались совершенно обезумевшими. Я не сомневалась, что меня убьют. С палубы я видела пылающий берег (думаю, это и есть горящий отель). Как Вы с присущей Вам проницательностью догадались, они ничего не говорили о непристойном поведении матери. Я все выдумала. Нет, они всячески оскорбляли меня потому, что я «жидовка». Раньше я не сознавала, что быть евреем плохо. В то время в России очень усилился антисемитизм, как и революционные настроения. Существовала даже отвратительная организация, призывавшая уничтожить евреев как расу. Чтобы «просветить» меня, отец давал мне одну из их брошюр в качестве примера, показывающего, что я принадлежу к гонимому народу. Но я узнала такие вещи позже, после моего «крещения» на корабле. Моряки считали отца проклятым эксплуататором (возможно, я действительно им была), не понимая, что как политик он на их стороне. Они плевали на меня, угрожали, что прижгут груди сигаретами, использовали грязные слова, которые я никогда не слышала раньше. Они заставили меня совершать с ними акты орального секса, приговаривая, что все, на что я как грязная жидовка способна… думаю, Вы поняли, какое выражение они использовали.

В конце-концов, меня отпустили. Но в результате я стала бояться говорить о своем еврейском происхождении. Я очень старалась скрыть его; думаю, тут коренится причина присущих мне с тех пор неискренности и склонности лгать; особенно эти черты моего характера проявились во время встреч с Вами, профессор. Разумеется, я знала, что Вы еврей, и считала позором стыдиться своей национальности. Пожалуй, подобная особенность и связанные с ней проблемы — самая важная вещь, которую я от вас скрыла. Я пыталась намекнуть на нее в «дневнике».

После того ужасного инцидента, отец был очень добр и внимателен ко мне. Однако я снова обвиняла его, на сей раз в том, что он еврей. Но вот что не давало мне покоя, казалось просто невыносимым, — я до сих пор не в состоянии это понять, возможно, Вы подскажете, как такое возможно, — страшные подробности происшествия возбуждали меня! Вы пишете, что я отвечала на все вопросы о мастурбации, словно непорочная Дева Мария. Что ж, Вы оказались совершенно правы в своих подозрениях. Я вела себя совсем не так, как подобает воплощенной невинности, по крайней мере, после события с моряками, — честное слово, не помню ничего подобного раньше. Я лежала в постели и повторяла про себя грязные слова, которые они тогда употребляли, вновь и вновь воскрешая в памяти все, что меня заставляли делать. Для «чистой» девочки, которой няня, польская католичка, твердила о греховности плоти, такая реакция даже ужаснее, чем само происшествие. Наверное, из-за этого через некоторое время у меня начались приступы «астмы». По-моему, в одной из Ваших историй болезни, которые я читала, говорилось, что болезненные явления в области дыхательных путей, горла и т. д. объясняются чувством вины за подобные акты.

Я воплотила все свои сложные чувства и фантазии, — да, еще тогда! — в ужасно плохие поэмы и дневник. Однажды я застала японскую горничную за его чтением. Не знаю, кто из нас двоих смутился больше. В итоге мы оказались вместе в постели, обмениваясь поцелуями. Ага, подумаете Вы, вот о чем я твердил с самого начала! Она наконец призналась! Но разве юность не пора экспериментов? На самом деле, все было совершенно невинно, и такого у меня больше ни разу не повторялось ни с ней, ни с другой девушкой. Мы обе страдали от одиночества и жаждали любви и внимания. Думаю также, — основываясь на том, чему Вы меня научили, — что использовала ее как «посредницу», чтобы сблизиться с отцом. Видите ли, я понимала (более того, девушка призналась мне), что ей приходилось периодически удовлетворять мужские потребности отца. И не только ей. Почти все, от экономки до прислуги, время от времени являлись по «вызову» хозяина. Отец отличался привлекательностью и обаянием, и разумеется, обладал абсолютной властью в своих владениях. Моя гувернантка, Соня, однажды ненадолго уехала при очень подозрительных обстоятельствах; очевидно, он договорился, чтобы ей сделали аборт. Но его фавориткой в то время оставалась необычайно привлекательная японка (она отправилась домой перед моим отъездом в Петербург). Добившись ее внимания (один-единственный раз), я тем самым бессознательно «сближалась» с ним, и одновременно наказывала за безразличие.

Создается впечатление, будто я отказываюсь от того, что говорила раньше. Он действительно делал все, чтобы найти со мной общий язык: не жалел денег, тщательно избегал выказывать предпочтение моему брату. Но я всегда чувствовала, что для него это скорее тяжкий груз, обязанность. Возможно, он боялся женщин, удовлетворяясь периодическими контактами. Он был способен на страстный порыв, иначе не пошел бы наперекор всему, женившись на маме. Полагаю, потом он раскаялся в том, что поддался эмоциям. Насколько его помню, он всегда проявлял сугубую трезвость и расчетливость, целиком отдавая себя бизнесу и, — тайком, — политическим интригам в интересах Бунда. После эпизода с моряками, он, наверное, понял, что «потерял» меня, и очень постарался показать себя хорошим отцом. Мы даже поехали вдвоем в горы, на Кавказ, чтобы покататься на лыжах. Его затея полностью провалилась: ему так не терпелось вернуться к работе, что он буквально считал каждую минуту. В любом случае, к тому времени я уже стала обвинять его в своем ужасном преступлении — еврейских корнях. Когда пришло время возвращаться домой, мы оба испытали бесконечное облегчение.

Теперь остановимся на моем муже. Он и его семейство были чудовищными антисемитами. В неизмеримо большей степени, чем я Вам говорила. Полагаю, ничего необычного тут нет, — однако буквально все зло исходило от евреев! В остальном он неизменно оставался милым и добросердечным человеком, и очень мне нравился. Тут я говорила правду. Но дело в том, что наша совместная жизнь превратилась в сплошную ложь. Муж утверждал, что любит меня; но узнай он о моей еврейской крови, стал бы ненавидеть. Поэтому, каждый раз, когда он говорил «люблю», я слышала «ненавижу». Долго такое продолжаться не могло. Однако я ужасно переживала, ведь мы в целом составили хорошую пару, а я так хотела жить нормальной семейной жизнью.