Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае

Некогда у него имелась москитная сетка, но перед уходом он сунул ее в шкаф, и она покрылась черной плесенью. Назар не решился до нее дотронуться: кто знает, какая зараза в ней поселилась?

Мы улеглись, и Назар принялся болтать о быте и нравах советской коммуны.

В нем уживаются два человека: один — вполне разумный, толковый юноша, который ценит блага цивилизации, разделение труда и личный комфорт. Его ничуть не смущает то, что комнаты советского общежития убирает прислуга, а одежду стирают прачки — это ни в коей мере не эксплуатация.

Вторая личность Назара явно не от мира сего. Она напрочь лишена самоиронии, свято верит в то, что частной собственности быть не должно, а эксплуатацию надо пресекать в зародыше.

«Второй Назар» разговаривает исключительно газетными штампами. В его глазах любой бедно одетый человек — это «угнетенный трудящийся, с надеждой смотрящий на советскую Россию». Любой богатый является «ставленником мирового империализма», а русский эмигрант — это по определению «продажная сволочь, которая беспрестанно готовит провокации против СССР».

Я прикинул, какое из его определений подходит лично ко мне. Наверное, «буржуазный подголосок, трясущийся от ярости, видя, как неуклонно растет престиж Советского Союза».

Вскоре Назар засвистел носом, а я так и не смог уснуть. Сижу сейчас у окна и при свете огарка пишу дневник.

Где-то рядом проходит железная дорога, и каждые десять минут по ней с грохотом носятся поезда. Зудят цикады, квакают лягушки, а с канала доносятся гудки катеров и трели свистков.

Все действительно познается в сравнении. Когда-то я жил в квартире, где над ухом зудела только Ада, и где одежду можно было вешать в шкафы без опасения, что через сутки она сгниет от сырости. У меня была достойная работа, я виделся каждый день с Ниной и Китти и имел наглость быть недовольным жизнью. Вероятно, китайские боги решили наказать меня за неблагодарность.

Я не представляю, что я буду здесь делать и как долго продлится мое изгнание.

4

В те дни, когда закладывалась Москва, Кантон уже был городом с тысячелетней историей. Здесь начинался морской Шелковый путь из Китая на Средний Восток; здесь строили грандиозные корабли и покрывали тончайшей резьбой слоновую кость, янтарь и драгоценную древесину.

Кантон — город ремесел. Местные мужчины вышивают шелком полотна необыкновенной красоты, а женщины трудятся над знаменитыми кантонскими шалями с длинной бахромой. Это искусство было завезено сюда из Португалии и вскоре стало важной статьей экспорта. При этом сами китайцы шали не носят.

В районе Сигуань на каждой улице торгуют чем-то своим: серебром, расшитыми туфлями, парчовыми халатами или гребнями из панцирей черепах. Второй этаж домов выступает над тротуарами, пряча их от солнца, и горожане ходят по этим тенистым переходам, таская в руках железные кольца с крючками и прицепленными к ним покупками — эдакий заменитель хозяйственной корзины.

Есть торговые заведения с витражами в окнах и прилавками из полированного дерева. Есть лавчонки, где под потолком висят облепленные мухами свиные туши. На земле громоздятся бочки с рыбой, клетки с лягушками, змеями, курами и сверчками. Чуть в стороне стоят маленькие скульптуры будд, перед которыми теплятся тонкие свечи и палочки с благовониями. Жаркий ветер гоняет по тротуарам опавшие лепестки и обгоревшие бумажки — все, что осталось от вчерашних подношений богам.

Мне хочется рассказать Нине о Кантоне, но я не смею писать ей прямым текстом — если Уайер досматривает ее почту, он не должен догадаться, о чем идет речь.

Моя телеграмма выглядела так: «Ваш заказ № 040789 (дата моего рождения) прибыл на склад и будет доставлен вам после прохождения карантина».

Умница Нина тут же ответила: «Если надо, возьмите страховку. Главное, чтобы груз был в целости и сохранности».

Все-таки это невероятное облегчение — знать, что она все поняла, как надо.

В Кантоне каждый день происходят столкновения между людьми Сунь Ятсена и торговцами, которых довели до отчаяния непомерными налогами. Еще издали слышны выкрики, грохот барабанов и стук деревянных сандалий по мостовой, и вскоре вся улица заполняется демонстрантами. Одни держат в руках портреты Маркса и китайских националистов, а другие — портреты заводил из Торговой палаты. Вскоре начинается драка, на которую с балконов любуются местные жители. Они заключают пари о победе той или иной команды, а потом швыряют друг другу проигранные деньги — прямо над головами поверженных бойцов.

Прибегают стражники и забирают тех, кто не успел удрать, а через несколько минут на поле брани появляются мальчишки-старьевщики и собирают истоптанные портреты.

Я решил, что пробуду в Кантоне еще пару недель и в конце октября попробую вернуться в Шанхай и забрать Нину и Китти. Куда мы поедем, я не знаю. Мировая война породила невиданное переселение народов и, как следствие, ужесточение визовых режимов, так что в других странах нас не примут. Мы осели в Китае только потому, что пекинское правительство не имеет ни сил, ни времени заниматься проблемой иммигрантов.

Денег в обрез, и я очень благодарен Назару за то, что он поселил меня в своей комнате. Я спросил, как мне его отблагодарить, и он сказал, что самый лучший подарок — это совместная революционная борьба.

Мне пришлось написать очерк о волнениях в Кантоне и отнести его в «Народную трибуну». Там меня долго хвалили и даже выдали награду — третий том из собрания сочинений Ленина.

— Это прекрасно, что вы можете писать по-английски! — сказала мне редактор, милая американская девушка, влюбленная в социализм. — Давайте вы каждую неделю будете писать о прошедших в городе митингах и демонстрациях?

Если бы мне пообещали гонорар, то я, может, и согласился бы, но стараться ради еще одной книги Ленина я не готов. Мне и одной вполне хватило: она немного мягче фарфорового кирпича и служит мне вместо подушки.

5

Советские работники в Кантоне называют себя «Южно-китайская группа» и живут трудной, духовной и замкнутой жизнью воинствующих монахов — с той лишь разницей, что советское государство платит им жалованье и позволяет заводить семьи.

Я с любопытством приглядываюсь к своим соседям по общежитию.

Они молоды и горячо преданы революции. Многие привезли с собой жен: часть из них служит стенографистками и переводчицами, часть занимается столовкой, кружковой работой и стенгазетой.

На Западе считается, что большевики — это материалисты. Какое там! Их жизнь подчинена строгой обрядовости — с песнями, проповедями и праздничными ритуалами, а любые вопросы решаются с помощью цитат из священных книг: «ветхого завета» от Карла Маркса и «нового завета» от Владимира Ленина.