Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае

Мои соседи — неплохие ребята и с ними вполне можно ладить, но как только речь заходит о борьбе, они превращаются в суровых крестоносцев, которые не испытывают никакой жалости по отношению к еретикам.

Если средневековые фанатики во всем видели козни дьявола, то большевикам то и дело мерещатся «паутины заговоров против СССР». Роль Сатаны у них исполняет жирный господин в цилиндре и монокле — вездесущий и зловредный Империализм. У него есть прислужники, в том числе эмигранты, «изменнически перешедшие в лагерь врагов прогрессивного человечества». Злые силы мечтают всех поработить, и, если бы не спаситель-Ленин, мир давно бы погрузился во тьму.

На первом этаже нашего общежития висит довольно любопытная карта мира. СССР на ней обозначен красным цветом, а Москва — звездой, от которой расходятся яркие лучи. Все остальные страны изображены черным. Когда-то точно так рисовали географические карты со священным центром в Иерусалиме и землями «поганых» на окраинах.

Забавно, что большевики называют «революционным сознанием» крайний консерватизм и приспособленчество к мнению начальства, а «реакцией» — малейшее отклонение от догмы. Истина уже установлена и ничего нового искать не нужно — достаточно толковать «священное писание». За любые крамольные помыслы еретик должен «отвечать перед народом», то есть публично каяться на партсобрании.

Вообще тема вины и искупления является ключевой в жизни нашего общежития. Мои соседи обрушивают «шквал пролетарской критики» друг на друга, а потом, как ни в чем ни бывало, сидят на кухне и пьют чай. Есть в этом какие-то отголоски хлыстовщины [10] : ты меня ударишь, я тебя, боль искупит наши грехи, и мы вместе спасемся.

Странный парадокс: цель коммунизма — светлое будущее, а прямо сейчас мы не имеем права быть счастливыми. Хороший человек обязан не радоваться жизни, а страдать за народ: собственно, этим и занимаются мои соседи. Они отправляются на край земли, чтобы подвергать себя опасности, терпеть адскую жару и комаров и регулярно болеть кожными и желудочными болезнями. Им трудно и страшно, они чувствуют себя отрезанными от всего мира — точно так же, как первые миссионеры, приехавшие в Китай несколько столетий назад. При этом они абсолютно уверены в том, что делают нужное дело.

10

Хлыстовщина — христианская секта в России, требующая от своих последователей самобичевания.

Я недоумеваю: неужели они всерьез надеются совершить переворот в стране, которую они не знают и не понимают? Никто из них не говорит по-кантонски и у них нет возможности познакомиться с местным населением. Откуда им знать, о чем мечтают китайцы? Кто им сказал, что многомиллионному народу Поднебесной хочется устроить у себя то же безобразие, что и в России?

Ответ напрашивается только один: мы живем во времена, когда ни одна страна в мире не может позволить себе изоляцию. Всем есть дело до всех, все считают себя вправе совать нос в чужой огород. Раньше земной шар представлял из себя «деревню», где у каждого была своя изба и хозяйство, а теперь мы превратились в горожан, живущих в многоквартирном доме: у нас общий подъезд, свет и канализация. Понятное дело, что каждый жилец мечтает обустроить дом по-своему и где силком, где уговорами перетягивает соседей на свою сторону. Бесполезно спрашивать — морально это или аморально: такова плата за прогресс и коммунальные удобства.

На самом деле никакого «торжества пролетарской идеи» в Кантоне не будет — за отсутствием пролетариата. Кантон — это город, населенный ремесленниками, рыбаками и торговцами. Тут нищие толпами следуют за любым белым человеком и выпрашивают деньги: «Комсо! Комсо!» Тут портреты Маркса украшают цветами, как изображения Будды, а б'oльшая часть города выглядит так, словно на дворе не двадцатый, а шестнадцатый век.

Я затылком ощущаю готовность Кантона к насилию, но если взрыв действительно произойдет, то на почве национализма или противоречий между правящими кланами. А большевики тут — богатые дядюшки на чужой свадьбе, которых пригласили только потому, что они делают щедрые подарки.

В нашем общежитии никто не спрашивает друг друга о прошлой и нынешней службе, потому что каждый выполняет секретное задание по линии партии, Разведывательного управления, Наркомата по иностранным делам, Коминтерна и ОГПУ.

Сегодня ко мне подошел тихий молодой человек, числящийся завхозом, и стал осторожно расспрашивать: кто я и откуда. Я сурово посмотрел на него и попросил не задавать лишних вопросов.

На мое счастье в Южно-китайской группе правая рука не знает, что делает левая. Такая несогласованность в действиях объясняется просто: телеграфное сообщение с СССР стоит очень дорого и многие ведомства выделяют фонды всего на десять-пятнадцать машинописных страниц в год. Курьеры из Кантона добираются до Москвы по три-четыре недели, так что если обо мне и был сделан запрос, то на него еще не ответили.

Пожалуй, мне надо съезжать из советского общежития, а то кто-нибудь обнаружит мой дневник или выяснит, что «Ежедневные новости» — это далеко не пролетарская газета.

Запись, сделанная чуть позже

Мне пришла в голову замечательная мысль: надо отправить этот дневник Аде, но не в Дом Надежды, где его могут перехватить соглядатаи Уайера, а на адрес Бернаров. На конверте можно написать, что это каталог какого-нибудь издательства.

Я попрошу Аду передать мои записи Нине. Думаю, это лучший способ связаться с ней и рассказать, что со мной приключилось.

6

Назар предложил Климу написать статью о пилотах, живущих при аэродроме на острове Дашатоу. Вербовщики Сунь Ятсена нанимали их по всей Европе, и в Кантоне собрался самый что ни на есть интернациональный авиаклуб.

— У вас получится прекрасный материал для «Народной трибуны»! — уговаривал Клима Назар. — Эти пилоты — настоящие герои: они летают без метеосводок и ориентируются по горным вершинам и железной дороге. У них ведь даже карт нет! Вы бы рискнули подняться в небо без карты?

Особенно Назара поражал товарищ Кригер, который заведовал техническим обеспечением аэродрома.

— Он немец по происхождению, но вырос в Праге, а инженерное образование получал в Америке. Кригер прибыл в Китай во время Мировой войны, и ему очень помогло то, что он свободно владеет чешским и английским языками. Он выдал себя за чеха, и никто не догадался, кто он такой.

— Зачем же он приехал сюда? — удивился Клим.

— Немцам надо было снабжать свою армию, а связи с колониями были практически оборваны. Победа на войне может зависеть от любой мелочи — скажем, не будет порошка, которым чистят паровозные котлы, и транспорт встанет. Вот Кригера и направили в Китай, чтобы он переправлял всякое добро в Германию и Австро-Венгрию. Русские и немцы пострадали после Мировой войны, и теперь мы помогаем друг другу в борьбе с так называемыми Великими Державами. Кригер — это потрясающий человек: он не только поставил на ноги наш аэродром, но и научился летать лучше всякого аса. Он влюблен в авиацию: это будущее войны!

Климу самому было интересно познакомиться с летчиками Сунь Ятсена и он согласился взять у них интервью.

До острова Дошатоу пришлось добираться под дождем, а потом бежать через залитый водой аэродром к «столовке» — так назывался длинный стол и лавки под тростниковой крышей.

Там уже собрался десяток загорелых, перепачканных в машинном масле пилотов.

— Здорово, пресса! — заорали они и, обменявшись с гостями рукопожатиями, усадили Назара и Клима на почетные места — на бочки из-под керосина.

Дождь полил сплошной стеной, и под навесом стало сумеречно, как будто уже наступил вечер. Вымокшие до нитки слуги принесли горшки с рисом, разжаренной тушенкой и овощами. Вместо тарелок пилоты использовали банановые листья, а вместо стаканов — армейские жестяные кружки.

Болгарин Константин разлил байцзю, китайскую рисовую водку:

— За победу социализма! — провозгласил он тост.

Все выпили и заговорили, перебивая друг друга — кто по-русски, кто по-английски, кто по-немецки.