Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае

— Если Рогов объявится, дайте нам знать, — велел на прощание офицер.

Они уехали, а Нина еще долго стояла на крыльце, онемевшая и обессиленная. Из-за черных деревьев доносилось заунывное пение и тихий звон ритуальных колокольчиков — китайцы отмечали один из своих бесчисленных праздников.

— Пойдемте в дом, мисси, — робко позвала ама. — Сегодня на волю вышло много голодных духов… Слышите голоса? Это люди стараются их умилостивить: поют им, жгут благовония и разбрасывают по улицам рис. Может, к нам заходили вовсе не полицейские, а духи? Говорят, они на всякое способны.

— Помолчи, пожалуйста! — взмолилась Нина.

Через десять минут раздался телефонный звонок. Нина схватила трубку и сдавленно ахнула, узнав голос капитана Уайера:

— Если я узнаю, что Рогов приходил к вам, а вы мне не позвонили, я засажу вас в китайскую тюрьму, из которой вы выйдете без зубов и с запущенным сифилисом. Я понятно изъясняюсь?

Нина молчала в оцепенении.

— Мои ребята будут приглядывать за вами, — продолжил Уайер, — так что будьте умницей.

Нина всю ночь просидела у Китти, не смея оставить ее одну. Она то принималась молиться, то сдавленно рыдала в кулак. Клим наверняка выведал что-то о комиссаре полиции, и тот решил расправиться с ним.

На рассвете в туманном полусне Нине начало казаться, что за окном висит полупрозрачное нечто и терпеливо ждет случая, чтобы влететь в дом. Чуть живая от страха, она подошла к окну и раздернула занавески, но оказалось, что это у соседей что-то сгорело и столб черного дыма поднялся до самой крыши.

Краем глаза Нина увидела свое отражение в зеркале: в лице у нее не было ни кровинки. Она будто очнулась. Ладно, не так страшен черт, как его малюют… Надо успокоиться и хотя бы попытаться выяснить, что произошло.

Через полчаса Нина сидела на кухне в Доме Надежды.

— Клима вызвали в редакцию, и после этого он не возвращался, — сказала ей зареванная Ада. — А потом к нам пришли с обыском.

— Ты не говорила полицейским о нас с Китти? — спросила Нина.

Ада с возмущением посмотрела на нее:

— Нет, конечно! Я сказала, что понятия не имею, с кем Клим дружит и куда ходит после работы. Они стали наседать, а я пригрозила, что нажалуюсь на них миссис Бернар.

Нина сжала Адину руку:

— Спасибо! Если что-нибудь узнаешь о Климе, сразу сообщи мне.

В «Ежедневных новостях» ей сказали, что никакого совещания вчера не было. Старик-привратник, дежуривший прошлой ночью, тоже поклялся, что Клим не приходил в редакцию.

С тяжелым сердцем Нина вернулась домой.

— Мисси, у нас уголь кончился, — сказала вышедшая ей навстречу ама. — И люди, которые стригут газон, спрашивают, когда вы с ними рассчитаетесь.

— Позже, — бесцветно отозвалась Нина.

Она, поднялась наверх и вошла в кладовку, где лежали коробки Гу Яминя. Как теперь от них избавляться? Предложить в первый попавшийся бордель? Но ведь ее наверняка обманут или, того хуже, сдадут в полицию как торговку порнографией.

Вот и все… вот и доигрались: даже если Климу удастся спастись от Уайера, он не сможет вернуться к ней.

2

Каждый день Нина с трепетом разбирала почту в надежде получить весточку от Клима. И в то же время боялась: вдруг полицейские пришлют ей поддельное письмо, чтобы посмотреть, донесет она о нем или нет?

Беспокойство и неопределенность вконец измучили ее. Она постоянно вела воображаемые разговоры с Климом, споры с Уайером и выступления в суде, к которому ее привлекут если не за порнографию, то за что-нибудь другое. При этом во внешнем мире ничего не менялось — только сборщики платежей все чаще появлялись на крыльце ее дома.

Ама решила поговорить с Ниной:

— Когда умер мой муж, я пошла к монахам и сказала, что очень скучаю по нему. Они мне ответили, что я глупая женщина и пытаюсь изменить то, что изменить нельзя. Если муха хочет полакомиться сахаром, а окно в кухню закрыто, ей не стоит биться о стекло. Надо искать другую еду — пусть не такую сладкую, но сытную.

Нина аж вздрогнула, услышав слова «когда умер мой муж» — она и сама не раз спрашивала себя: а вдруг Клима убили? Но все-таки ама заставила ее призадуматься: с одиночеством и беспокойством за Клима действительно ничего нельзя было сделать, но Нина все-таки могла заработать денег и избавиться хотя бы от страха перед нищетой.

Просматривая газету, она увидела статью об иезуитах, которые собирали пожертвования на художественную школу для сирот. По их словам в стенах монастырского приюта выросло немало блестящих художников, чьи работы находили спрос не только в Китае, но и в Европе.

Нине пришла в голову безумная мысль: а что если предложить иезуитам коллекцию Гу Яминя? Раз они занимаются искусством, значит, у них есть связи с коллекционерами. Разумеется, монахи могли сдать Нину полицейским, но она знала, что святые отцы не особо щепетильны, когда дело касается извлечения прибыли. Они занимались всем на свете — от театральной рекламы до колбасных кишок: игровые автоматы в шанхайских барах принадлежали миссии Общества Святого Франциска Сальского; под покровительством августинцев делались фальшивые духи, а в других миссиях «перерабатывали» суммы, присланные Муссолини на пропаганду итальянского языка и католицизма — их вкладывали в недвижимость.

Нина прочитала все, что смогла достать о монастыре иезуитов, расположенном в районе Сиккавэй на границе Французской концессии. Он был основан около шестидесяти лет назад и за это время превратился в город в городе. Здесь были построены колледжи, обсерватория, музей, библиотека, общежития, больницы и несколько храмов. Особой гордостью иезуитов стали знаменитые детские приюты, куда ежемесячно приносили до четырехсот подкидышей. Смертность среди них была чудовищной, но те, кто выживал, получали образование и специальность. Мальчики плотничали и работали в подсобном хозяйстве, а девочки шили, вышивали или обучались завезенному из Европы искусству кружевниц. Жизнь там была суровой, сиротской, но это все-таки была жизнь, а не смерть. А особо одаренные дети учились в художественных мастерских — лучших во всем Китае.

Нина отправилась в Сиккавэй, как нахальная русалочка в гости к морской ведьме: «Пусть меня лишат голоса, пусть моя затея изначально глупая, но мне надо наконец встать на ноги!»

Оставив машину в тени платанов, Нина поднялась по раскаленным ступеням крыльца и постучала в двери главного монастырского корпуса. Мальчик-послушник отвел ее в кабинет отца Николя, стройного седовласого монаха в темной рясе.

— Чувствуйте себя как дома! — сказал он по-французски.

Нина скорее ощущала себя в кабинете директора гимназии: вокруг стояли шкафы с книгами и пыльными чучелами, а по углам громоздились свернутые в трубки географические карты.

Нина еще дома решила, что будет вести себя подобно бесстрастному искусствоведу, но, рассказывая отцу Николя о своем предложении, она так смутилась, что ни разу не взглянула ему в глаза.

— Мне надо посмотреть на ваши предметы, — проговорил иезуит, и Нина поспешно выложила на стол зуб мамонта с тонкой резьбой.

Отец Николя долго изучал его через лупу.

— У вас есть полная опись коллекции?

— Вот, пожалуйста!

Он не торопясь читал, и Нина с тоской ждала, когда иезуит доберется до слов «Мужской половой орган, аметист, цвет сиреневый». О, господи, сейчас будет скандал, на крики примчится вся братия, и Нину отведут в тюрьму…