Белый шиповник. Сборник повестей
Шрифт:
– Нет, - сказала Катя.
– Силой ничего брать нельзя.
Глава двадцатая
КАЛЁНАЯ СТРЕЛА
– Ты на меня не серчай!
– говорил Антипа.
– Я от людей добра-то немного видел, всё больше зло. И никаких у меня обязанностей к людям не имеется.
Они сидели на поваленной осине. Петька только что отдал старику книгу, и тот говорил растерянно, словно убеждал самого себя.
– Сам посуди. Все мои прадеды двести лет в болоте от людей прятались. А ведь не воры, не разбойники! Одного только хотели - воли. А их за это в тюрьмы и в рудники,
– Это фашисты! Понимаете, фашисты! Они не люди! По ним нельзя о людях судить!
– Те фашисты, эти царисты, а то и вовсе пятые-десятые… Все одинаковые!
– Неправда! Неправда!
– доказывал Петька.
– А дед Клава? Он детей всю войну прятал, жизнью рисковал!
– Пошли!
– сказал охотник.
– Сам-то ты небось меня рогатиной встретил. А барахольщиков-то чуток не пострелял? А?
– Так ведь это не со зла, а в защиту. А в скиту вообще, я думал, волки забежали…
– Пойдем! Нам ещё двадцать третий участок надо посмотреть. Что-то вчера там двое городских шныряли, не учинили бы беды какой!
Старик оттолкнулся палками и покатил под гору. Петька за ним.
Он бежал легко и сильно, выбрасывая вперёд палки, дышалось свободно, хвойный лесной запах бодрил.
– Замотал ты меня!
– закричал Антипа.
– Здоров ты на лыжах ходить. Становись первым, я отдохну.
Они поменялись местами. Теперь Петька шёл первым, а старый егерь бежал позади.
– Что, не любишь, когда на пятки наступают?
– смеялся он.
– А всё ж удивил ты меня с этой книгой!
– прибавил он вдруг.
– То вон как дрожал, а тут отдал! Удивительно…
– Ничего удивительного!
– повернулся к нему Петька.
– Это ж ваше!
– Да уж я и то гляжу, - примирительно сказал Антипа.
– Хороший ты парень, Пётра. Я к тебе привык, знаешь…
Но в этот момент Петька ткнулся в какую-то проволоку грудью. Она сорвалась, резанула его по горлу. И в ту же секунду что-то свистнуло над головой мальчика. Падая, он услышал, как охнул Антипа. Когда Столбов вскочил, он увидел, что старик лежит навзничь. А из груди у него торчит, Петька не сразу понял что… Стрела? Что тут, индейцы? Большущая стрела, толщиной в два пальца с наконечником в мужскую ладонь, пробила ватник старика и глубоко вошла в грудь.
– Всё!
– хрипло сказал Пророков.
– Конец мне, Пётра!
– Что это?
– испуганно выдохнул Петька.
– Самострел, - тяжело опуская веки, сказал охотник.
– Браконьеры на лося ставили. Прощай, сынок!
– Антип Андреевич! Что вы! Антипа… - заголосил Петька, падая на колени.
– Не умирайте! Не надо! Пожалуйста!
Он хотел вырвать стрелу, но вспомнил, что в “Трёх мушкетёрах”, как только вытаскивали кинжал из груди раненого, так фонтаном била кровь и тот испускал дух.
– Что же делать? Что делать?
– причитал он, ползая на коленях.
– Ничего!
– прошептал старик.
– Ступай, сынок. Волки доделают.
– Нет!
– закричал Петька.
– Потащу вас! Не дам помереть. Не дам!
Он стащил с Антипа лыжи, пошарил в кармане, нашёл два гвоздя, этого было мало. Тогда он вернулся к той проволоке, что приводила в движение самострел. Раздирая кожу на ладонях, отломал несколько кусков. Потом без сожаления сломал свои лыжи и обломки их укрепил на лыжах охотника. Получилась волокуша.
–
Антипа Андреич, помаленечку давай переползай! Дорогой мой, давай!Старик со стоном перевалился на эту волокушу.
– Не дам помереть, не дам!
– приговаривал Петька, впрягаясь в проволочную лямку.
Старик был страшно тяжёлым, а снег глубоким. Петька, опираясь на лыжные палки, тянул и тянул вперёд. Он не помнил, сколько он шёл. Сердце у него колотилось где-то в ушах, голова раскалывалась от боли, а дышать было так трудно, словно он дышал огнём.
– Ничего, ничего!
– приговаривал он во время остановок, растирая старику побледневшие щёки.
– Не дам помереть! Не дам!
Старик был в полузабытьи, он иногда что-то говорил, просил оставить его. Потом стал называть Петьку разными именами.
– Матвеюшка, - шептал он, - сильный ты у меня какой! Серёженька мой!
Петьке хотелось кричать от этой путаницы: старик называл его именами своих погибших сыновей. Ему казалось, что идёт он очень давно. Что вообще всё давно кончилось. Что не было ни города, ни школы, а всегда был этот лес и проволока, готовая вот-вот распилить его пополам…
Он не знал, сколько часов он шёл. Но когда лес вдруг кончился и Столбова ослепил свет тракторных фар, он уже не мог ничего вымолвить и очнулся только в бараке мелиораторов.
– Ну, паря, - говорил, растирая его, милиционер.
– Ты никак двужильный… В старике килограмм девяносто, а ты его шесть километров волок.
В бараке были какие-то люди с ружьями. Доктор в халате. И радист кричал в микрофон:
– Да! Да! Значит, сначала примете раненого, а потом вертолёт верните. Да, он нужен для облавы. Охотники собрались. Да, двадцать семь человек! Вооружены! От райцентра идёт вездеход! Из лесничества передали: егеря уже прочёсывают лес…
– Жив Антипа Андреич?
– спросил Петька.
– Теперь-то выживет!
– ответил врач.
Глава заключительная
БЕРЕГИ ЧЕСТЬ СМОЛОДУ
А может, всё это приснилось? И не было ни леса, ни старого егеря, ни Кати… Петька стоит у стола. А ребята говорят обидные слова.
– Врун! Врун!
– кричит Васька Мослов.
– Систематически обманывает коллектив!
Пионерский сбор с обсуждением беззастенчивого вруна Столбова состоялся в первую неделю третьей четверти. И всё происходило так, как и предполагал беззастенчивый врун. Только отца не было на обсуждении и мама не смогла прийти: у неё “полетела” какая-то установка - и она задержалась на работе.
А тут ещё на обсуждение пригласили учителя литературы Бориса Степановича, единственного учителя, который относился к Петьке серьёзно и даже один раз его хвалил за фантазию и находчивость. Но Петьке от того легче не было.
Петька смотрел на бушующий негодованием класс, и ему казалось, что ребята говорят не о нём.
– Ребята, - сказал Петька, - я теперь совсем другой. Тут так много всего за каникулы произошло! Я совсем переменился, честное слово.
И он начал рассказывать про болото, про скит и про книги… Сначала его слушали завороженно. У второгодника Сапогова прямо глаза на лоб вылезали и рот открывался так, что казалось, он нижней челюстью парту зацепит. Но когда Петька стал рассказывать, как он тащил Антипу шесть километров, Борис Степанович - сам Борис Степанович!
– покачал головой и сказал: