Белый шиповник. Сборник повестей

– Ну, тогда я с тобой пойду, - решительно сказала Ирина. Я сначала хотел сказать, что, мол, только мне тебя не хватало. Но почему-то но сказал… Вообще, Ирина хорошая девчонка. Вот была бы она мальчишкой, так можно бы было с ней дружить.

– Ладно!
– сказал я.
– Только потом не жалуйся.

– Ты что!
– Глаза у неё и так-то большущие, а теперь вообще как два блюдца сделались.

– Патрули расставили, - засмеялся я.
– А мы с тобой пойдём через кухню.

– Да!
– сказала Ирина со страхом.
– Там немец!

– Да он какой-то ненастоящий. И зовут-то его Александр… Не бойся.

Мы бежали вприпрыжку. Миновали лес, перешли вброд речку - я вёл Ирину своим ежедневным маршрутом. Но на лугу, где у меня была протоптана тропинка в густой траве, мы вдруг увидели множество женщин.

Они шли широкой цепью, ритмично взмахивая косами, и трава ровными волнами ложилась позади них. Мне бросилось в глаза, что среди косарей не было ни одного мужчины, и я вспомнил слова дяди Толи: “Было в деревне девяносто три мужика, а с войны пришло двое: я да Коля одноногий”. И сейчас же я вспомнил Александра, и снова в душе моей поднялось недоброе чувство: это из-за него, из-за таких, как он, женщины должны заниматься мужским трудом, делать работу, которая им непосильна. Я смотрел в измученные суровые лица колхозниц, на их низко надвинутые белые платки, на потные худые спины в ситцевых кофточках, и мне было мучительно оттого, что я не могу им помочь.

Эти женщины напомнили мне мою маму: когда она по ночам низко наклоняется над учебниками, у неё такое же напряжённое суровое лицо.

Мальчишки, ровесники нашим ребятам из второго отряда, крякая и надсаживаясь, подавали вилами траву на возы. Ещё один мальчишка, закусив губу, носился на конных граблях, а девчонки, чуть больше Ирины, деловито сгребали сено в копны.

– Вот!
– сказала Ирина.
– Они работают, а мы в лагере прохлаждаемся!

– Берегись!
– прокричал мальчишка и пролетел мимо, звеня колёсами разбитых граблей.

– Пойдём быстрее, - потянула за рукав меня Ирина.
– Нехорошо стоять и смотреть, как люди работают. Прямо мне вот именно что совестно.

От конюшни раздавались звонкие удары. Дядя Толя, присел на корточки, набивал обод на колесо.

– Дядя Толя, - сказал я, - что вы делаете? Вам же нельзя!

– Я маленечко, маленечко, я осторожно, - задыхаясь, отвечал старик.
– Телега, вишь, без колёс стоит. Колёса развалились… А счас каждая телега на вес золота. Я счас, я маленечко.

Я помог ему катить колесо, вставил чеку, обильно намазал ось дёгтем, как показывал мне старик.

– Ну вот, ну вот… - приговаривал он, садясь на завалинку и дыша открытым, как у рыбы, ртом.
– Ну, слава богу, сделали… Теперь можно катить хоть до Москвы.

– Боря!
– прошептала Ирина мне на ухо (а я, признаться, забыл про неё).
– Где же жеребёночек?

– А! Жеребёнок-то? Народился! Народился!
– услыхал её шёпот старик.
– Подите - в последнем деннике с мамашей отдыхает.

Мы боязливо вошли в полумрак конюшни и прижали носы к щелям загородки. Рыжка звучно жевала сено, а в тёмном углу лежало какое-то существо.

– Вот он, - прошептала Ирина.

Комок вздрогнул и распрямился, как пружина. Вороной жеребёнок поднялся на тоненьких соломинках-ножках и начал тыкаться лобастой головкой в бок матери - искать вымя.

– Какой хорошенький!
– умилилась Ирина.

Рыжка насторожила уши и зло захрапела.

– Пойдём!
– сказал я.
– Не надо её волновать.

– Ага!
– согласилась Ирина.
– А то от волнения может молоко пропасть. Мама моя говорила, от волнения молоко пропадает. Только давай ещё посмотрим.

Мы ещё раз посмотрели на жеребёнка, который, причмокивая, тянул вымя и от удовольствия притоптывал копытцами.

– Ребятки!
– позвал нас дядя Толя.

Мы вышли из конюшни, жмурясь от солнца.

– Вы того!
– сказал старик.
– Поспешайте-ка в лагерь, а то там вас хватиться могут. И сегодня и завтра, аж до воскресенья не ходите. Сапёры будут в карьер мины и бомбы вывозить.

– Какие бомбы?

– Да неразорвавшиеся, которые разрядить не удалось. Их в карьер вывезут и там взорвут. Вас в лагере, наверное, каждый час пересчитывать будут, так что вы бегите, а то могут вас хватиться.

– Что, устала?
– спросил я Ирину, когда мы перешли брод и я заметил, что девочка стала отставать.

– Нет. Ни капельки. Только что мы никак не дойдём? Вроде, как в деревню шли, дорога короче была.

– Знаешь что, - сказала она немного погодя.
– А ты ещё знаешь какую-нибудь сказку про настоящее, ну, как про рябую курочку?

– Конечно.

– Расскажи, мы и дойдём быстрее.

И она взяла меня за руку.

– Ну, слушай. Эта история случилась с папой на войне. Он нам её в письме написал. Было на фронте затишье. Немцы не наступали - выдохлись, а наши ещё сил не накопили. Сидели в окопах, друг против друга, перестреливались, а боёв больших не вели. У наших солдат в траншее жила ручная мышь Клара. Это была очень хорошая мышь. Уж неизвестно, кто её надрессировал, но только умела она стоять на задних лапках, брать корм из рук и кружиться, если вдруг начинала музыка играть. Ну, танцевала, в общем.

Солдаты её очень берегли. И чтобы ночью не наступить на Клару, устроили ей гнездо в каске, а каску ставили на бруствер, на край окопа, значит.

Однажды фашисты решили взять наших бойцов в плен. Подкрались незаметно. Спустились в окоп. Идут. А наши бойцы в блиндаже спали.

– А часовой?
– спросила Ирина тревожно.

– А он не слышал.

– Заснул, что ли?

– Ты что - заснул! Боец на посту никогда не спит! Папа про часового не писал. Вот немцы крадутся по траншее. Один как поскользнулся и схватился рукой за край окопа. А там стояла каска с Кларой. Мышка выскочила да прямо ему за шиворот. Тут фашист как заорёт! Наши бойцы выскочили из блиндажа. Из автоматов - та-та-та-та!.. Так Клара спасла наших бойцов.

– Хорошая сказка, - похвалила Ирина.
– Только про курочку лучше. Я мышей боюся…

А я вдруг подумал про того немца, которому мышь за шиворот упала. Он почему-то показался мне похожим на Александра. Закричал. Значит, тоже мышей боялся… Его из автомата - та-та-та-та… И он упал на дно окопа. Убитый. А может, у него дома дети остались? Мать? Вот что значит война.

– Нет!
– сказал я.
– Эта сказка не так кончается. Наши бойцы выскочили из блиндажа: “Руки вверх!” И все немцы сдались сразу, и наши взяли их в плен.

– Ой!
– прошептала Ирина.
– Кто это вон там стоит?

– Где?

– Да вон.

Мы уже были у самого нашего лагеря. Там играл баян и слышался голос Алевтины Дмитриевны:

– И раз, и два, и три…

Это девочки репетировали художественную гимнастику.

У самого забора спиною к нам стоял солдат. Я его узнал.

– Гриша! Пчёлко!

Он не услышал. Он смотрел туда, где шла репетиция, и улыбался задумчиво.

На нём была белая от стирки гимнастёрка, отглаженные бриджи, аккуратные обмотки и начищенные ботинки.