Белый шиповник. Сборник повестей

– Гриша!
– тронул я его за гимнастёрку.

– Тю!
– сказал он.
– Та це мий знаемый. Добридень!

– Здрасти.

– А я задывивсь, як воны выробляють гимнастыку. Ой и гарна ж у вас учителька!
– вздохнул он.

– Хочешь, я тебя познакомлю?

– Ни! Ни!
– замахал руками солдат.
– Ни за що! Ты шо, сдурел? Вона учителька, а я хто?

– А ты солдат!

– От и оно, шо солдат. Кода б я был, наприклад, охвицер або сержант… а то тильки солдат. Хиба ж ей солдат ровня?

– Да у тебя ж вон сколько медалей!
– Я их только что заметил и насчитал семь штук, да ещё два ордена Славы!

– Га!
– солдат безнадёжно махнул рукой.
– Стой, ось я тоби дам… - Он сунулся в куст и достал оттуда огромный букет белого махрового шиповника.

Ирина ахнула и всплеснула руками.

– Ось! Витдайте учительки. На памьять. От.

– Сам и отдай.

– Ни! Ни!
– замахал он на меня руками так, что все медали на его груди зазвенели.
– Не можно. Витдайте, будьте ласковы.

– Мне что, - сказал я, - я отдам. Может, чего передать?

– Кажи, есть один солдат… Та ни, ничего не треба передавати. Дякую! Спасибо!
– И он побежал к дороге.

Букет был огромным. Ирина держала обеими руками охапку белых, опьяняюще пахнущих веток.

– Смотри не уколись!

– Да тут все шипы срезаны.

– Во!
– хмыкнул я.
– В Алевтину втрескался!

– Ну и что?
– сказала Ирина.
– И ничего смешного.

– Ты на него посмотри! Маленький вон какой. Некрасивый. Конопатый. Он же меньше Алевтины!

– Ну и что?

– Ну как же они поженятся, если он такой некрасивый?

– Ну и что? Зато он хороший. Вот именно что даже очень хороший… Цветы принёс.

– Да он и по-русски говорить-то не умеет.

– Он украинец, вот и говорит по-украински. У меня бабушка, не баба Настя, а которая в Армении живёт, она вообще по-русски говорить не умеет, так что же она, плохая, что ли?

– То бабушка! А то солдат! Вообще-то, - нашёл я выход, - если бы он стал генералом… Или хотя бы полковником, и приехал бы на коне! Тогда, может быть…

– А может, он ещё и станет генералом!

– Ха! Сказала! Да на генерала знаешь сколько нужно учиться?.. Ты на него только посмотри! У него всё лицо конопатое!.. Хоть бы он гвардеец был, а то так… Ведь он даже не сапёр, он из строительного батальона. У него на погонах эмблемы такие. Другие разминируют, а он им обед доставляет.

– А ты, Боречка, очень даже вредный!
– сказала Ирина и пошла впереди меня.

– Ну и пожалуйста!
– закричал я ей вслед.
– Зато, к вашему сведению, я правду говорю. Никакой он не герой! И не будет им никогда!

И опять мы с Ириной поссорились! И весь вечер она со мной не разговаривала, хотя цветы Алевтине Дмитриевне мы передавали вместе.

Алевтина вдруг покраснела сильно-пресильно. У неё даже слёзы на глазах выступили.

– Хорошо, - сказала она.
– Только больше, пожалуйста, не исчезайте. Завтра мы пойдём в деревню давать концерт. Ты, Ира, будешь стихи читать, которые мы репетировали, про урожай. А ты, Хрусталёв, никакого номера не приготовил, ты всё бегаешь где-то, и поэтому тебя не включили в программу.

Она говорила, а сама всё время невольно прижимала букет к груди и зарывалась лицом в пахучие цветы. И лицо у неё было какое-то особенное! Счастливое. Только она очень стеснялась, что ей цветы подарили…

Мне было хорошо на неё смотреть. Если бы я знал, что она так обрадуется, я бы ей раньше целую охапку цветов принёс бы и подарил.

– Ничего!
– сказал я.
– Ничего, что меня в программу не включили. Я, Алевтина Дмитриевна, со зрителями посижу с большим удовольствием.

Глава тринадцатая

ВИВА, ИСПАНИЯ!

После завтрака весь наш лагерь пошёл на сенокос. Это был настоящий парад! Грохотали барабаны, развевались отрядные флажки, и ребята шагали в строю, весёлые и торжественные. Старшие отряды косили и сгребали сено, а мы, поскольку нам были велики грабли (а к вилам и косам нам строго-настрого подходить запрещалось), должны были дать концерт.

К нам пришла тётенька с баяном, и мы начали репетировать. То есть наш отряд. Я не репетировал, потому что они уже давно начали, а я в занятиях не участвовал. Алевтина велела мне сидеть в сторонке, а тётенька с баяном говорит:

– А почему он нам не помогает?

– Пробегал!
– говорит пионервожатая.

А баянистка на меня внимательно посмотрела и говорит:

– Но нам же очень нужен помощник режиссёра.

Меня назначили помощником режиссёра. Ирина (она читала стихи и была конферансье) говорила мне, кто выступает следующим, а я искал его и выталкивал на сцену.

Это было очень трудно, потому что я волновался, а ещё потому, что все ребята сильнее меня, и мне было трудно их выталкивать. Я очень устал на репетиции и всё думал, что если и на концерте придётся ребят так выталкивать, то, пожалуй, они мне могут вечером тёмненькую сделать.

Мы пообедали раньше, чем всегда, и пошли давать концерт. На лугу уже никто не работал. Женщины-колхозницы и наши ребята сидели в кружке и слушали выступление того однорукого немца-коммуниста, которого я уже видел с пленными. Он говорил громко и размахивал кулаком над головой. Говорил он почти без акцента:

– Сейчас в Германии сложилось, практически, два государства. Одно стремится к миру и социалистическому пути развития, а второе мечтает о новой войне!..

Он говорил долго, и его внимательно слушали. Я увидел, что у берёзы стоит Гриша Пчёлко, как всегда в своём грязном промасленном комбинезоне. Он во все глаза смотрел на Алевтину.

– Здрасти!
– сказал я.

– Ой! Та то ты, хлопчик? Здравствуй!

– Я ваши цветы передал, не беспокойтесь. Они, по-моему, очень нашей пионервожатой понравились. Она их всё время нюхала, и сейчас они у неё в комнате стоят. А чего вы тут делаете?
– спросил я, потому что Гриша очень смутился.

– Я? А ось мий трактор стоит.
– Он показал рукой, где, действительно, за лугом стоял трактор.
– От та пустошь вся выгорела от огнемётов и всего такого, мы её весной разминировали, а сейчас я её орю, чтоб траву посияты.