Белый шиповник. Сборник повестей

И она сразу как-то обмякла и ссутулилась.

– Вот, вот, - она вытащила из кармашка мятую карамельку, - вот съешьте. У меня только одна осталась.

Мы пожали ей руку и нырнули в заборную щель.

– Не!
– говорил всю дорогу Серёга.
– Она не выдаст! Она хорошая.

– Под ноги смотри! И помалкивай!
– оборвал я его.
– Тут, я видел, где-то проволочные загорождения есть.

Лес, через который мы шли, был весь переломан, почти все деревья были без верхушек, по измочаленным стволам текла смола, торчали обгорелые, вывернутые с корнем пни. Ближе к опушке стали попадаться спирали колючей проволоки, рогатки и бетонные пирамиды надолб. И тут мы увидели плакат: “Запретная зона. Мины!”.

– Вот он, передний край!
– прошептал Серёга.

Мы ступали осторожно, говорили шёпотом, словно боялись, что из обвалившейся траншеи пли из развороченного блиндажа глянет на нас пустыми глазищами полуистлевший мертвец.

За лесом было поле, и на нём копошились люди. Мы залегли на опушке и стали смотреть, что они делают. Это были сапёры. Их было несколько. Они шли далеко друг от друга, водя по траве миноискателями, словно ощупывали землю. Иногда останавливались и ставили флажки, а иногда снимали наушники и, отложив в сторону щуп, ложились на землю и начинали копать сапёрными лопатками.

– Разминируют, - сказал Серёга.

– Без тебя вижу.

– Надо поискать, где они найденное оружие складывают.

И вдруг словно клещи сдавили моё ухо, и неведомая сила подняла меня вверх. Краем глаза я увидел плащ-палатку и сапоги.

– Так!
– сказал над нами голос.
– Ещё двое! Это что же делается? Товарищ гвардии майор! Что они там в лагере, спят, что ли? Вчера двое! Позавчера четверо!

Огромный пожилой солдат вытащил нас на полянку, где сидел тот самый майор, что грозился повыдергать ноги и вставить в уши.

– Вот снять бы с них штаны да всыпать, как меня отец в детстве учил!
– говорил солдат.

Отставить!
– сказал майор.
– Отпусти им уши. Оторвёшь. У тебя вон ручища-то! Как лопата у бульдозера. Ну, голуби, зачем пожаловали?

– Гуляли, заблудились… - забормотал Серёга заранее приготовленную легенду.

– А лет вам сколько?

– Восемь, - сказал я. Голова у меня, словно налитая свинцом, не желала подниматься.

– В школу, значит, ходите? Читать умеете? Или, может, вы близорукие? Плакат видели?

– Нет! Какой плакат?
– сказал Серёга, делая невинные глаза.

– Может, ветром сорвало?
– беспокойно спросил солдат.

– На месте плакат!
– сказал майор.
– Никуда его не сорвало. Так или нет?
– наклонился он ко мне.

– Так… - прошептал я, потому что не мог я врать этому майору. Если бы он на меня кричал или ругался, а он расспрашивал усталым голосом.

Он сидел на полянке, на пеньке, босой, измазанные глиной сапоги валялись в траве. Майор поглаживал руками колени, и я не мог оторвать глаз от его рук. Они были огромные, жилистые, с крупными ногтями, такие бывают у людей, которые много и тяжело работают. Обшлага кителя и галифе у майора все были в глине. Это оттого, что он стоял на коленях, когда выкапывал мины руками.

– Эх!
– вздохнул майор.
– Ну что мне с ними делать? Надо в лагерь вести к начальству. Пусть там разбираются. За пистолетами, что ли, шли? А? Кавалеры? В войну поиграть?

Мы отрицательно замотали головами.

– А зачем?

– Тут немцы близко. На всякий случай.

Офицер вдруг тоненько засмеялся. Он смеялся всё громче и громче, с повизгиванием.

– Гриша!
– закричал он.
– Пчёлко!

– Здесь!

Из кустов вышел ещё один солдат.

– Ты обед на мост понесёшь, прихвати вот этих ополченцев. Отряд самообороны. Сдай их начальству в лагерь. А ты, Иваныч, - сказал он пожилому, - поди глянь, как там ребята кошечки кладут.

– Есть, - ответил Иваныч.
– А всё ж выдрать следовало…

– Это устарелая педагогика.

– Зато сразу в чувство приводит.

– Не ворчи.

– Я не ворчу.

– Вот и не ворчи.

Они всё ещё переругивались беззлобно, когда Пчёлко надел на плечо термос, другой взял в руки, а нам приказал нести большой мешок.

Боже мой, разве это был солдат? Во-первых, он был такой маленький, такой конопатый и такой белобрысый, что вполне мог сойти за пионера. Во-вторых, на нём был такой замасленный и грязный комбинезон, что казался клеёнчатым и блестел на солнце. Даже погон у него не было, и только белая выгоревшая и захватанная масляными пальцами пилотка говорила, что это всё-таки солдат, а не трубочист. Кроме того, он шмыгал носом, и когда заговорил, то голос у него оказался тонким и хрипатым.

– Звидкиля, хлопци?

– Чего?
– не поняли мы.

– З якого вы миста?

– Как это - с какого места? Нас по местам не распределяют.

– Та ни… Вы з городу чи з сэла?

– А! В городе живём, в городе.

– А кажи мэни, будь ласка, билый хлиб в мисте маете?

– Чего он так разговаривает? А?
– спросил меня Серёга.
– Он чего, специально, что ли, над нами издевается?

– Та ни, - улыбнулся солдат.
– В мене мова така. Украинська. Ну то як, паляницу маете?

– Какая такая поленница? Зачем её маять? Мучить, что ли?
– не понимали мы.

– Может, он спрашивает, есть ли в городе белый хлеб?

– Так, так!
– обрадовался солдат.

– Есть. Есть белый хлеб, есть. Батоны.

– Ой-ёй… - вздохнул он.
– Скильки ж я рокив не йив цього хлиба. Ище до войны мамо с мёдом паляницю робылы…

– Мать его вроде этой поленницей кормила, с мёдом.

– А ваша мама на Украине?
– спросил я, чтобы поддержать разговор.

– Нема матуси. И батька нема. Немец згубив.

Мешок оттянул нам руки. Солдат шагал ровно и широко, мы за ним никак не поспевали. Если бы не этот мешок, мы давно бы дали стрекача. Вот мы и бежали вприскочку за этим промасленным солдатом, и мешок бил нас по ногам.

– Хрустя!
– сказал Серёга.
– Да мы никак к мосту идём?

Точно. Вот и поворот, и вот уж немцы машут руками и бегут к нам навстречу.

– Гут! Гут! Гришке, Гришке… Карашо! Объод!

– Мамочка моя!
– ахнул Серёга.
– Да ведь мы немцам обед принесли.

Мы в ярости швырнули мешок на землю.

– Не надо так. Це хлиб, - сказал солдат. Он передал термосы уже знакомому нам раскосому сержанту, и тот стал разливать щи в подставленные миски.

– Гришке! Гришке!
– кричали немцы.
– Кушать! Кушать! Киндер кушать брод!
– Они приглашали нас пообедать вместе с ними. Я готов был кричать от злости.

– Куда ты нас завёл!
– закричал Серёга на солдата.
– Лучше бы выпороли, чем немцам обед нести! Что мы в лагере-то скажем?