Бенефис двойников, или Хроника неудавшейся провокации
Шрифт:
"Самое главное - это начать, - так думал капитан, лежа в темной промозглой камере.
– Начало должно быть таким, чтобы потом за все стихотворение стыдно не было."
Над первой строчкой капитан бился с полчаса, на зато вышла она на славу:
Над Матросской Тишиной - тишина.
Продолжение родилось почти сразу же:
Над Малаховым курганом - сны...
"Дальше, - думал Козлов, - надо про что-то родное написать."
Будто не было жены, но жена. Переслала мне кусок колбасы...
"Нет,
При мыслях о еде побежала слюна, и Козлов забраковал этот кусок.
"Во-первых, - рассудил он, - про Малахов курган уже что-то было, а во-вторых, что значит "будто не было жены"? Была она, всегда была, сколько себя помню. За одной партой в школе сидели. И ветчину она не присылала, жаль, конечно, ведь в ней пилку для ногтей спрятать можно, но жена и не знает даже, что я здесь, откуда ей знать? Следовательно, и я не могу писать о том, о чем она не знает."
Козлов был приверженцом социалистического реализма, а потому решил начать заново, оставив лишь первую строчку:
Над Матросской Тишиной - тишина.
Капитан глянул в зарешеченное окошко: темно.
"Ладно, - подумал он.
– Если бы был день, то я наверняка увидел бы птиц."
И поэтому вторая строчка получилась такой:
А над ней парит табун голубей.
"Хорошо, - подбодрил себя Козлов.
– Давай дальше. Думаю, немного романтизма реализму не повредит."
Снится мне в тюрьме не дом, не жена, Снится мне далекий город Бомбей.
"Вот это другой разговор," - капитан удовлетворенно потянулся. Он достал из подкладки пиджака чудом уцелевшую при обыске "Стрелу" и стал разминать ее в пальцах. Спички у Козлова отобрали.
"Ладно, - утешил он себя.
– Без курева, женщин и водки прожить можно. Без стихов - труднее."
Капитан уже знал, что второе четверостишие он посвятит Родине.
– Сми-и-ирно!!!
– гулко и раскатисто донеслось вдруг из тюремного коридора.
Повинуясь многолетней привычке, Козлов соскочил с нар и вытянулся, зажав "Стрелу" в согнутых по Уставу пальцах. Не успело еще смолкнуть в коридоре эхо, как до ушей Козлова долетил сбивчивый рапорт дежурного:
– Товарищ генерал-майор, во время моего... То есть за время вашего... Ой... Присшествий не приключилось...
– Не приключилось, говоришь?
– Козлов узнал опереточный бас Скойбеды.
– А на посту кто дрых? Может и приключилось шо, да только ты все проспал! Как фамылия?
– Я не спал, - заблеял дежурный.
– Фамылия?!
– рявкнул Скойбеда.
– Прапорщик Дундурей.
– Так вот, товарищ прапорщик, - Скойбеда сбавил тон.
– Через пять мынут вижу вас сидящим в моей машине внизу. Трое суток аресту за сон на посту и незнание рапорта!
– За что, товарищ генерал, - захныкал дежурный.
– Повторяю: за сон и рапорт. Пятеро суток.
Еще вопросы есть?– Никак нет.
– Тогда, товарищ прапорщик, откройте мне камеру под нумером 15 и бегом делать то, шо я казал.
Дробью застучали сапоги по бетонному полу, и в замке козловской камеры заходил ключ. Капитан все еще стоял по стойке "смирно", не зная радоваться ему или наоборот.
Открылась тяжелая дверь, и на пороге показался Скойбеда в парадной шинели. Густые брови его были насуплены.
– Товарищ генерал-майор, - высунулся из-за спины его дежурный.
– Ну?
– Скойбеда не шевелился.
– Разрешите обратиться?
– Ну?
Дежурный, протиснувшись между косяком и Скойбедой, забежал во фронт:
– С праздником вас, товарищ генерал-майор!
– Ура!
– гаркнул было Скойбеда, но вовремя остановился. Его лицо потеплело, брови несколько расправились.
– Спасибо, сынок, - он похлопал дежурного по щеке.
– Подхалимов терпеть ненавижу, а вот тебя, сынок, прощу. Ради светлой даты. Беги, занимайся своим делом.
– Есть!
– дежурный прошмыгнул у Скойбеды под рукой и исчез в коридоре.
Скойбеда и Козлов остались вдвоем. На лоб генерала вновь спустились тучи, Козлов решил их разогнать.
– С семидесятой годовщиной вас, - пробормотал, улыбаясь, он.
Скойбеда молчал. Козлов растерялся. Он разжал кулак и посмотрел на свою измятую "Стрелу".
– Что это там?
– мрачно спросил Скойбеда.
– Да вот, - капитан протянул ракрытую ладонь.
– Спичечки не будет?
– Будут тебе спичечки, будут тебе яичечки! Что, доигрался, Козел!
Козлов побледнел.
– Валерий Михайлович...
– начал он.
– Я тебе не Михалыч!
– прорычвл генерал.
– Товарищ генерал-майор, это ошибка!
– Ошибка, говоришь?
– Скойбеда прошел вглубь камеры и остановился у рукомойника.
– И шо оружие без моего ведома на задание взял, тоже ошибка? И шо пол-Москвы академиков переловил? И шо народному депутату по твоей милости два зуба выбили, это шо?! За ошибки надо отвечать. Собирайся!
– Куда?
– у Козлова ныло сердце.
– На кудыкину гору, ха-а-а-а... Собирайся, я сказал.
Козлов взял свой плащ, служивший в камере подушкой, и пробормотал:
– Я готов.
– Не слышу, - оттопырил ухо Скойбеда.
– Я готов.
– Не слышу?!
– Я готов!!!
Они пошли к выходу: капитан впереди, Скойбеда сзади. Прошли мимо соседних камер, мимо вытянувшегося в струну прапорщика Дундурея, мимо штрафного изолятора. На выходе Скойбеда расписался в каком-то журнале, и дав Козлову пинка, вытолкнул на темную предутреннюю улицу. У ворот тюрьмы стоял защитного цвета газик. Увидев генерала, из машины выскочил шофер-казах, ефрейтор внутренних войск, и засуетился, открывая дверь.