Берта Исла

Оставляя позади людей, приговоренных к смертной казни или к долгим тюремным срокам, иногда даже трупы, и это были люди, с которыми я стал близок. – Томас на миг замолчал, но только на миг. – Если подумать, сколько мужей бросали своих жен – чаще именно мужья, чем наоборот. Это ведь старая традиция. Не сказав ни слова. Но я предпочитал избегать приметных поступков, не устраивать никаких празднований, держаться подальше от родственников Мэг, благо они жили в другом городе и к нам не приезжали, она сама навещала их. Чем меньше людей будет меня знать, тем лучше. То есть коротко знать. – Он снова немного помолчал.

– И все-таки она родила тебе дочь, – воспользовался его паузой мистер Саутворт. – Как же так вышло? – Теперь он, вроде бы заинтересовавшись рассказом Тома, то закидывал ногу на ногу, то принимал прежнюю позу, то тщательно расправлял полы мантии.

– Это была уловка с ее стороны. Некоторое время спустя она меня перехитрила. Как бы ни хотел избежать чего-то подобного мужчина, если женщина решила забеременеть, она своего добьется. Если, конечно, он не бесплоден, а я бесплодным не был. Так что в один прекрасный день Мэг сообщила мне новость (“Уж и не пойму, как это могло произойти, какая-то случайность”), и тогда мне не оставалось ничего другого, как поселиться с ней вместе – ради ребенка, поскольку я не мог взвалить заботу о нем на нее одну. Я намекнул ей на возможность сделать аборт, хотя плохо верил, что она согласится. Да и как она могла согласиться, если сама все это спланировала и подстроила? Меня ситуация не слишком обрадовала, но, по сути, она мало что меняла, и с определенной точки зрения даже была мне полезна: чем обычнее выглядела моя жизнь, тем меньше я рисковал. А что может быть естественнее, чем желание наконец где-то осесть и жить с женщиной, которая родит тебе ребенка? Это самое естественное, что приходит в голову, – и к тому же доступно любому. Но от женитьбы я всячески открещивался: придумывал какие-то причины, кормил ее обещаниями. У нее возникли подозрения, ей казалось странным отсутствие у меня конкретного прошлого, ведь оно так и осталось для нее покрытым туманом. Мне приходилось что-то сочинять по ходу дела, заполнять провалы, выдумать истории, которые потом сам же я с трудом вспоминал. Но в общем и целом я говорил мало и как-то с этим справлялся. Мэг не отличалась хорошей памятью и многое легко забывала.

– А почему ты так упорно сопротивлялся? Сам ведь сказал, что превратился в другого человека и был холостяком, к тому же мог легко tomar las de Villadiego [56] в нужный момент. Без лишних мук совести, насколько я понял. – У него опять выскочило испанское выражение, видно, ему нравилось обращаться к разговорному языку, взятому из книг, к выражениям, которые уже мало кто употребляет.

– Понимаете, я превращался в другого человека в силу обстоятельств, но вместе с тем оставался все-таки и самим собой. За минувшие годы я много кем побывал, к чему отчасти и сводилась моя работа, но я – это всегда был еще и я, и этот я был женат на Берте. Вы наверняка увидите здесь несообразность: я спал с разными женщинами, иногда ради удовольствия, иногда борясь с одиночеством или чувствуя физическую потребность, иногда мне это было нужно, чтобы успешнее выполнить задание, или получить важную информацию, или подстраховаться. Но если человек не хранит кому-то символическую верность, хотя бы символическую, то он пропал, потому что забывает, кем был и кто он есть на самом деле. И по каким бы кривым дорожкам ни мотала его жизнь, у него остается надежда снова вернуться к своему прежнему я. Личность сильно расшатывается, когда человек долго притворяется и прилаживается к образу, взятому напрокат. Но что-то необходимо сохранить в неприкосновенности. Как я сказал, что-то символическое, с остальным это вряд ли получится. Не знаю, так, например, эмигранты не меняют гражданство, даже проведя за границей лет тридцать, даже если родина их сильно обидела и вышвырнула вон. Я с такими знаком. – Он поднял бокал, прося налить ему еще вина, и добавил, чтобы мистер Саутворт не счел его излишне сентиментальным или не вполне нормальным: – Но я, конечно же, женился бы на Мэг, непременно женился бы, будь это необходимо ради моей безопасности. Да и обет целомудрия тоже не стал бы приносить. Нет, я просто предпочел избежать женитьбы. К счастью, сейчас уже не смотрят косо на пары, не состоящие в браке, – даже в провинциальном городе, даже коллеги по школе. Я как-то изворачивался. Родилась девочка, и все пошло обычным путем. Самым обычным из всех путей. С каждым днем я чувствовал себя все в большей безопасности, с каждым днем еще на один день приближалась возможность спастись из этой ловушки. Хотя время, как мне казалось, тянулось невероятно медленно.

56

Смотать удочки (исп.).

– Но ведь Берта официально считалась вдовой, – сказал мистер Саутворт. Он сомневался, стоит ли наливать гостю еще вина, но и отказывать не хотел. На Тома выпитое никак не подействовало, видно, он умел пить, если запросто мог начать с самого утра. Или был алкоголиком, ведь на некоторых из них несколько первых порций никак не сказываются. – Берта могла выйти замуж, по твоим словам. И тогда твоя символическая верность, как ты ее называешь, пропала бы даром. Или все-таки нет?

– Не знаю. Возможно. Я – это я, а Берта – это Берта, и ее уверили, что меня уже много лет как нет в живых. Мы с ней оказались в разном положении. Но замуж она не вышла. Насколько я знаю, замуж она до сих пор не вышла. Во всяком случае, так мне сказал Тупра, который старается не выпускать ее из виду. Не то чтобы я верил ему на слово. Напротив, две недели назад я совсем перестал ему верить. Как я убедился, он способен на все, но в данной ситуации ему не было никакой выгоды меня обманывать. Уж если кто никогда не будет мучиться угрызениями совести, так это он. Но для нашей работы такие люди годятся больше, чем я. Он-то наверняка женился, и не раз – под разными именами. Возможно, так поступал и Блейкстон, работая “в поле”, несмотря на свою гротескную внешность. Есть много женщин, отчаянно мечтающих заиметь мужчину, хоть какого. Таких женщин столько же, сколько мужчин, отчаянно мечтающих заиметь женщину, хоть какую. Обычно те и другие находят друг друга и соединяются, вот почему в мире царит повальное недовольство жизнью. – Вдруг Том усомнился, называл ли прежде фамилию Блейкстона. – Блейкстон – мой второй вербовщик, я про него говорил. Изображает из себя Монтгомери.

Мистер Саутворт спросил:

– Ладно, и что потом? Что с тобой произошло и почему ты оказался здесь? Две недели тому назад.

Жизнь действительно шла своим чередом. И Томас Невинсон, мальчик из района Чамбери, который воспитывался в Мадриде, учился в Британской школе на улице Мартинеса Кампоса, а потом в школе “Студия” на улице Микеланджело, теперь, к своим сорока годам, жил в небольшом английском городе с медсестрой из стоматологического кабинета по имени Мэг и с маленькой дочкой по имени Вэл, то есть Вэлери. В какой-то мере такая спокойная и монотонная жизнь даже нравилась ему в качестве передышки после выпавших на его долю передряг и скитаний. Да и кто не мечтает время от времени удалиться в один из таких городов, где можно наблюдать за течением времени и стать провинциальным обывателем с раз и навсегда устоявшимися привычками, жить без неожиданностей и потрясений, как ничем не примечательный мистер Роуленд – это имя Томасу дали на тот срок, пока он будет скрываться, на срок вынужденной ссылки. Том Невинсон сразу полюбил девочку, он ее просто обожал и не старался искусственно сдерживать свои чувства, особенно когда она начала ему улыбаться – вроде бы уже сознательно или по крайней мере узнавая его, а не просто корча какие-то ни к кому не обращенные гримаски. Он не старался искусственно сдерживать свою любовь, хотя знал, что рано или поздно расстанется с Вэл и вряд ли когда-нибудь увидит снова, а скорее всего, именно поэтому и не сдерживал. Пока есть возможность, надо этим наслаждаться, – думал он. – И не важно, что памяти обо мне она не сохранит, но это будет еще только завтра, а сегодня – это сегодня, и лишь сегодня имеет значение – и всегда лишь оно имело для меня значение, поскольку я жил сегодняшним днем и сегодняшней ночью. Зато в моей памяти Вэл сохранится, я буду помнить мягкие и нежные прикосновения ее рук, мне ведь почти не довелось наблюдать ни за Гильермо, ни за Элисой, их ранние годы прошли в основном без меня, поэтому с Вэл я не хочу ничего упустить, раз уж вынужден оставаться здесь, как выброшенный на мель корабль. И хотя она об этом не узнает, в душе у нее навсегда останется история этой первой любви, и про нее можно будет сказать: “В ее жизни, как у всех, была любовь”, даже если в конце концов Вэл превратится в бесчувственную и черствую женщину или в такую же бессердечную, как я, и потому будет отталкивать от себя людей, ведь невозможно предугадать, что вырастет из младенцев: результат может оказаться неутешительным, и, пожалуй, лучше этой перемены не видеть, говорю я себе для самоутешения.

Бывает очень рискованно использовать выражения типа “как у всех”. А именно оно присутствовало во фразе, которую пробормотал на своем почти безупречном французском мистер Саутворт в то далекое утро двадцать лет назад, и она была последней фразой моей свободы, последней безобидной фразой в моей жизни. Если мне когда-нибудь случится снова увидеть его, я непременно спрошу, откуда эта цитата, потому что это, несомненно, цитата. А потом он добавил: “Мы не всегда замечаем чужую любовь, даже если сами становимся ее объектом, смыслом и целью”. И я не раз мог убедиться в его правоте и испытать на себе последствия подобных ситуаций.

Том с нетерпением ожидал конца занятий в школе, чтобы поскорее вернуться домой. Как только Вэл научилась ходить, как только открыла для себя, что такое скорость, она со всех ног бежала к двери, услышав поворот ключа в замке, – бежала, спотыкаясь и падая, с поразительным упорством поднималась, отталкиваясь от пола со всей силой своих крошечных ручек, восстанавливала шаткое равновесие и в восторге продолжала бежать. И кидалась к нему в объятия. А он поднимал ее и пару раз подкидывал вверх, и оба смеялись, а мать стояла сзади, с тревогой следя за ее бегом и с радостью наблюдая дальнейшую сцену. Нет, жизнь в маленьком городе не была такой уж плохой, скорее она была просто даром Божьим по сравнению с той, какую ему приходилось вести прежде. Иногда он задавался вопросом, а не родились ли от него и другие дети где-нибудь там, непонятно где: другая девочка или другой мальчик – другой национальности, говорящие на другом языке, которых воспитывают его враги, воспитывают в ненависти к таким, как он. Но Томас лишь пожимал плечами: его это никак не касалось, даже если дети и были, даже если он ненароком и дал им жизнь. И Вэл тоже не будет зависеть от него, после того как он ее покинет. Дети забывают быстро, зато взрослые все помнят.

Между тем Томас уже начал отчаиваться. Хотя и терпел, не давая своему отчаянию выплеснуться наружу, как терпят те, кто попал в плен или взят в заложники и ждет освобождения, не зная, наступит ли заветный час. Когда рядом не было дочки, когда она была в детском саду или спала, он с тяжелым чувством считал часы. Мирное спокойствие, серость, монотонность, умеренность, ощущение собственной бесполезности, пребывание на задворках и оторванность от того, что движет миром, от всего важного, а также мысли о том, что без него, как оказалось, можно обойтись и его можно кем-то заменить, – все это мучило Тома и разъедало ему душу. Он не обманывал себя и знал, что наступит день, когда придется окончательно уйти в отставку, как ушли многие его товарищи, как ушли все его предшественники со времен сэра Мэнсфилда Камминга [57] , то есть с 1909 года, и что день этот недалек, жизнь в подполье изнашивает тело и душу, разрушает личность, но вместе с тем она вызывает зависимость, поэтому мало кто способен с легкостью, в два счета отказаться от нее. Да, он устал и, только остановившись, понял, до какой степени устал. И тем не менее он все еще чувствовал себя молодым: сорок лет – ерунда для большинства профессий. Во всяком случае, он отгонял от себя мысль, что нынешнее его отстранение от дел в силу самых серьезных причин окажется окончательным. Он был слишком предан своей работе, чтобы смириться с приказом уйти насовсем. Но пока подобный приказ его не настиг, хотя время равнодушно текло и утекало, а значит, он мог позволить себе помечтать о том, как покинет этот город и возвратится в строй. Даже если придется засесть в кабинете, разрабатывая стратегии и тактики, как наверняка все чаще используют Тупру. Не самый плохой вариант – планировать операции, хотя после падения Берлинской стены в 1989-м и распада Советского Союза в 1991-м их стало заметно меньше. И некоторые сотрудники МИ-6 остались отчасти не у дел, поэтому они предлагали свои услуги частному бизнесу, мультинациональным компаниям, политическим партиям и крупным иностранным фирмам. А вот Том пропустил эти исторические события, засев в приютившем его городе, он огорчался и утешал себя мыслью, что в какой-то мере тоже приложил к переменам руку, хотя кто же теперь о его роли вспомнит?

57

Мэнсфилд Смт-Камминг (1859–1923) – первый начальник британской Секретной разведывательной службы.

Только однажды за все бесконечное время спокойной и стабильной провинциальной жизни в голове у него вспыхнул сигнал тревоги. Это случилось в самом начале, еще до знакомства с Мэг, когда никто и подумать не мог ни о падении Стены, ни о распаде СССР. В школу явилась женщина и стала наводить справки о мистере Джеймсе Роуленде (именно так теперь звали Томаса, и кое-кому было позволено называть его Джимом, но, разумеется, не ученикам, поскольку в те времена неуместная фамильярность еще не была в ходу). Он вел урок, и привратник сказал ей, что не имеет права прерывать занятия. Но сразу после этого урока начался следующий. Между тем незнакомка хотела непременно увидеть Роуленда, и привратник все-таки подошел к классной комнате на перемене, когда одни школьники выходили оттуда, а другие входили, и сообщил учителю, что внизу, у него в привратницкой, его дожидается женщина, которая не желает уходить, хоть он и просил ее зайти попозже.

– А она не назвала своего имени? – спросил Том, вернее, мистер Роуленд.

– Понимаете, в чем дело, сначала она представилась как Вера Какая-то-там. Я не понял, поскольку фамилия у нее иностранная. И говорит она с акцентом.

– С каким именно?

– Понятия не имею, мистер Роуленд. Я в таких вещах не разбираюсь. А так как фамилии я не разобрал, добавила, что теперь она миссис Роуленд. А я-то думал, что вы не женаты, уж простите меня, мистер Роуленд.

– Нет, Билл, я не женат. Не беспокойтесь.

– Значит, это не ваша жена?

– Конечно нет. Так что не извиняйтесь. А как она выглядит? Какого возраста?

– Лет тридцати. И одета достаточно хорошо для иностранки. Я хочу сказать, что она не похожа на тех мигранток, которые к нам приезжают. Но и дамой ее вроде как не назовешь, вы понимаете, о чем я. – На самом деле он использовал слово ladylike, которое скорее следовало бы перевести как “утонченная”.

– А еще?

– Не знаю. Такими иногда бывают актрисы или дикторши с телевидения, что-то в таком вот роде. Хотя я, само собой, ни одной из них, кроме как на экране, ни разу не видал… Вся из себя сильно надушенная, моя каморка теперь на несколько дней пропахла. Но не думайте, пахнет от женщины хорошо. Крепковато, но хорошо. – Он сказал это так, словно перекладывал всю ответственность на мистера Роуленда. – Так что мне ей сказать? Чтобы подождала еще час? Только не хочется мне, чтобы она сидела там у меня на табуретке. И не знаю, о чем с ней можно говорить. Я, разумеется, уступлю ей свой стул…