Бессонный патруль (Сборник)

Гуревич!
– подождал, ожидая моей похвалы, (ее не было)

и напомнил: - Вы же ее заподозрили... Во-вторых, допустим, кассирша денег никому не выдавала, а поделила их в сговоре с почтальоном. Возможно? Вполне. Могут спросить: а паспорт? Как лежал, так и остался и сумочке. Вопрос: получала ли переводы Задонская раньше? Ответ: получала! Все ясно. Паспорт им был не нужен.

За двухэтажным зданием пошивочной мастерской мы перебежали дорогу. До реки остался квартал.

– А хозяйка?
– поинтересовался я.
– Сердитая? Коромыслом не вооружилась?

– Нет, - усмехнулся Ханзада.

– Одна дома. Чаю предлагала. Интересовалась: что ищу? Поговорили, а записывать не стал. Для вас оставил. Да ей все рацио ничего не известно.

С берега река казалась неширокой желтоватой лентой, а купальщики муравьями.

– Одно из двух, - прокричал Ханзада, когда мы запрыгали вниз по тропинке.
– Или кассирша с почтальоном, или Гуревич. Других вариантов нет. Или-или...

Он разделся первым. Подвигал по-боксерски кулаками, попрыгал. Па теле ни жирпнкн. И подвижен Ханзада, наверное оттого, что худощав.

– Лучше сразу с разбега!

Мы побежали к воде.

КОСВЕННАЯ УЛИКА

Пока специалисты исследовали почерки, пока готовились сказать свое слово, мы с Хаизадой работали по другим делам, находившимся в моем производстве. Допрашивали, проводили очные ставки.

Но дело Задонской Хаизада держал на особой примете.

Часто листал его, о чем-то думал и хмурился. Вот и теперь он склонился над ним.

– Ну, опять!
– искренне негодует Хаизада.
– Читаю - и злость разбирает. Вот лежат деньги. Обязательно надо к ним подобраться! Плохо лежат? Да? Ох, ненавижу я подлых людишек!

– Ого!
– удивился я.
– С таким темпераментом любого дебошира обезвредишь в два счета. Мимо не пройдешь... Похвально.

– Знал бы, кто это сделал!
– все еще распалялся Хаизада.
– Я бы с ним поговорил! Со всей беспощадной суровостью! По душам! Я бы...

– Поговорить с одним, с другим, - решил предостеречь я.
– Но вот благородное твое негодование сработает однажды вхолостую, и постараешься впредь сдерживаться.

– Почему вхолостую?

– Почему? Виновным в конце концов может оказаться нс тот, кого подозревал вначале, против кого метал громы и молнии. Или выяснится, что заявитель - дрянцо и клеветник. Ни одно его слово не подтвердилось.

– Отставить!
– встрепенулся Ханзада.
– Обеспечим точное попадание в носителя зла! Вы не поняли... Чье имя будет выведено здесь!..
– Он приподнял корочку дела.
– По обвинению... Понимаете?

Солнце слепило его, мешало смотреть на меня, и он заслонялся рукой. Не вытерпел, схватил с тумбочки газету, стал подвешивать к окну.

– Вот тогда и поговорим!
– Резко вдавил кнопку в переплет рамы.
– Здесь не благотворительная контора!
– Вдавил другую.
– Здесь обвиняют! Воров, хулиганов... Нечисть всякую!
– Теперь я видел его глаза, серые с пронзительными зрачками.

– Мы не обвиняем, а устанавливаем истину, - поправил я.
– Истину. Кто? Где? Когда? Как? Почему? Кипятиться нам не положено по штату.
– Я выдержал паузу.
– К ходатайствам потерпевших и обвиняемых, учти, надо относиться с одинаковым вниманием. С одинаковым! И при случае не нажимать на перо. Скажем, вместо слов: "он вбежал", не писать в протоколе: "он ворвался". Вместо: "подошел и замахнулся кулаком", не писать: "набросился с кулаками". Помнишь?

Ханзада повел бровью. Не забыл значит. Случился на днях с ним такой грех: постановление о привлечении в качестве обвиняемого составил вдохновенной прозой. Пришлось переделывать, доводить смысл каждой фразы обвинения до арифметической точности.

Но меня не раздражала несдержанность практиканта: все приходит со временем.

– Короче, ты обвинитель и защитник в одном лице, - подытожил я, вовсе не обольщая себя надеждой мигом перевоспитать его. Говори, не говори - в итоге каждый набивает собственные синяки и шишки.

– Ты обвинитель и защитник, - повторил я.
– Документируешь как отягчающие, так и смягчающие обстоятельства. Одинаково, во всей полноте! И от того, как смогут сосуществовать в тебе эти двое, зависит, получится ли из тебя следователь. Настоящий. Кстати, я не уверен, получился ли он из меня. Нет, серьезно... Все это, понимаешь ли, гораздо сложнее... А выражение "нечисть всякую" - вспомнил я, - слышу от тебя не впервые. Юристу, по-моему, употреблять его не гоже. Почему? Опять же-никакой определенности. Один темперамент... Больше подходит для статьи в газете как... как собирательная характеристика зла. А здесь? Преступники. Самое точное слово.

Ханзада вздыхает: до чего ему надоели эти назидания!

Ходит по кабинету, косится на мой стол и вдруг решается, хватается за телефон.

– Хотя бы предварительно, - упрашивает он эксперта.
– Не можете? А если вне очереди? Только в субботу?

Утром? Жаль. А нам этот почерк Гуревич... Не можете...

– Уф!
– поворачивается Ханзада ко мне.
– Надо проверить и - нельзя!

Выхватил из тугой прически прядь над ухом, покрутил ее пальцами. Новая привычка Хаизады. Я уже знаю: сейчас он скажет нечто такое...

– Добыл косвенную улику, - не выдерживает Ханзада.
– На следующий день почтальонша купила туфли.

После того случая. Но зарплату не выдавали. О чем это говорит?

Я пожимаю плечами:

– Ни о чем...

– Ладно, - не сдается Ханзада, - опять же анонимка...

Кроме извещения с почерком, оставленным рукой преступника, мы отправили на экспертизу и анонимку.

– Если окажется, что ее писала Гуревич... И если перевод получила она же...
– рассуждает Ханзада.
– Тогда анонимку приобщим к делу для характеристики ее личности.

Я улыбаюсь: так выразиться мог только следователь.

Это тебе не словечки из воинского устава. И Ханзада улыбается: почему не знаю. Может, опять видел Задонскую?

А пепел в газетке оставил для лучших времен.

Восстановить текст по пеплу может только волшебник.

А ты как думаешь, Ханзада?

– Я за!
– проголосовал тот.
– Но как вышло? Открываю печку. Лежит! Будто для меня нарочно. Даже вот здесь мурашки...
– Он рассмеялся, показав на затылок.
– Ничего не оставалось, как забрать.