«Без меня баталии не давать»

Оба с достоинством поклонились друг другу, и Пётр удалился, сопровождаемый Головиным, не произнёсшим за всё время аудиенции ни единого слова.

— Ну, кажись, всё сделали, — сказал на улице Головин. — Можно отъезжать.

— Э-э, нет, Фёдор Алексеевич, я не англичанин, а русский всё же. А у нас, как ты знаешь, надлежит пир отходной. Мы что с Алексашкой, зря, что ли, целую неделю водку гнали? Теперь я должен напоить друзей-моряков от всей души, чтоб знали наших.

— Так это у тебя опять на неделю?

— Нет, что ты, Фёдор Алексеевич. Неделю они не выдержат, это тебе не соборяне, довольно им и дня будет.

На следующий день Пётр приказал загружаться на яхту, поручив руководить загрузкой Меншикову.

— Мебель твою тоже брать? — спросил Алексашка.

— Нет. Мебель пусть остаётся на память. Но модели все до одной, даже не оконченные, все мои чертежи и покупки.

— А ты куда?

— Поеду в Чатам прощаться с моряками.

Из своих Пётр взял с собой только Шафирова. Поехали вместе с Кармартеном в его карете, захватив бочонок петровской водки.

В Чатаме Пётр напоследок ещё пальнул три раза из корабельной пушки и пригласил адмиралов и офицеров на прощальный ужин. И произнёс первый тост сам:

— Господа адмиралы и офицеры, прощаясь с вами, я хочу выразить вам глубокую свою благодарность за ваше гостеприимство, за всё, чему вы научили меня. И поверьте мне, друзья, у английского адмирала жизнь гораздо веселее, чем у русского царя. Спасибо!

Пётр единым духом выпил чарку водки. Второй тост произносил адмирал Митчел:

— Дорогой сэр Питер, за время нашего знакомства ещё при переходе из Голландии я убедился, что вы настоящий моряк. И я верю, что со временем у вас будет большой флот, о котором вы мечтаете. Обязательно будет. Позвольте мне от имени моих товарищей преподнести вам подарок — адмиральскую зрительную трубу.

Пётр вскочил со своего места, подбежал к адмиралу и, схватив трубу, неожиданно сграбастал Митчела в объятия и расцеловал. Подарок привёл его в такой восторг, что в глазах слёзы заблестели. Наконец, кое-как успокоившись, Пётр сказал:

— Спасибо, милые друзья, за этот прекрасный подарок. У меня будет флот, и я уверен, я просто убеждён, что английский и русский флоты, встречаясь, будут стрелять из пушек, только салютуя друг другу. А если и пойдут на абордаж, то лишь для того, чтобы вместе осушить по доброй чарке водки. Я пью за это. Ура-а-а!

Пётр так рявкнул своё «Ура!», что застолье было вынуждено поддержать этот искренний и страстный порыв, тем более что все уже изрядно захмелели от «петровки», как был тут же окрещён крепкий царский напиток.

К концу попойки Пётр так разошёлся, что, прощаясь, обнимал и целовал всех подряд и даже не упустил матроса, прислуживавшего за столом. Тот, считая, что царь обнял его по ошибке, бормотал:

— Но я не офицер, сэр, я матрос.

— Знаю, — сказал ему Пётр и тут же налил полную, до краёв, чарку и приказал: — Пей! Я тоже матрос.

Возвращались уже вечером. Пётр как ребёнок, радуясь подарку, то и дело высовывал из кареты зрительную трубу, пытаясь смотреть в неё. И был недоволен, что начинало темнеть.

— Ни черта уже не видно.

— Завтра насмотритесь, герр Питер, — утешал Кармартен.

Наконец, когда совсем стемнело и Пётр наконец успокоился со своей зрительной трубой, маркиз заговорил:

— Согласно нашему договору, сэр, мы отгружаем три тысячи бочек табаку и я их отправляю через Архангельск к вам.

— Три тысячи бочек — это сколько в фунтах? — спросил Пётр.

— Это полтора миллиона фунтов, герр Питер.

— Ну что ж, хорошо. Подымим.

Помолчали. Кармартен опять заговорил:

— Конечно, через Архангельск он дороже становится, лучше б было через Балтику, но ведь там у вас ни одного порта. Ведь так?

— Увы, — вздохнул Пётр.

— А ведь, насколько мне известно, Россия когда-то имела выход к этому морю.

— Имела. Да потеряла.

— А что, если поискать потерянное-то? А?

Пётр долго не отвечал маркизу, тот уж начал подумывать: не заснул ли царь.

— Надо сперва на Чёрное море выйти, — наконец заговорил Пётр. — За двумя-то зайцами, знаете...

— А что вам даст Чёрное море, друг мой? Что? Ключ-то от Средиземноморья у султана останется, проливы-то за ним.

— Эх, маркиз, и зачем ты мне портишь вечер?

— Но ведь я правду говорю, герр Питер.

— А что ты думаешь, я не знаю этого? Знаю. Но ведь с чего-то надо начинать. Давай не будем далеко заглядывать. А?

— Почему?

— А шоб не сглазить. Думаешь, я не знаю, что через Архангельск табак чуть не вдвое дорожает. Знаю. И ты знал, когда монополию покупал.

— Я купил её на шесть лет. Надеюсь, потом продлим её. А? Питер?

— Там посмотрим, маркиз. Надо дожить до этого.

Дожили. И Пётр не продлил монополию, хотя англичане потом чуть не вдвое повышали плату. Надо было поддержать своих купцов, наполнять свою казну, а не английскую.

31 Мир Левенгука

Возвращались в Голландию на двух яхтах. На «Транспорт Ройял» шёл Пётр со своими волонтёрами, на другой, выделенной адмиралом, везли багаж бомбардира, всё накупленное им в Англии, изготовленное волонтёрами. На этот раз почти весь путь шли в бакштаг, и Пётр искренне радовался попутному ветру, и зрительная труба, висевшая на боку, имела частое применение. Едва на горизонте являлась точка, как Пётр вскидывал трубу к левому глазу и говорил: «Купец идёт» или «Рыбак болтается».

В Амстердаме ждал его не только Лефорт, но и огорчительные новости из Москвы. Все корреспонденты его, словно сговорившись, паниковали: «Где Пётр?»

— Они что там, белены объелись? — возмущался Пётр. — Похоронили меня?

— А ты как думал, Питер, — защищал московских правителей Лефорт. — Случись, не дай Бог, что с тобой, где они будут?

— Но ведь я жив-здоров.

— Откуда им знать. Там вон и Софья уже в монастыре зашевелилась. Если воцарится, она ж их в лучшем случае в ссылку отправит, а то и на плаху пошлёт.

Пришлось Петру срочно писать ободрительные письма в Москву, в которых он, как следует посрамив правителей за «бабьи страхи», в конце всё же просил не серчать на него, так как писал «истинно от болезни сердца».