Без наставника

— Да, но так ужасно, что мы не можем быть за что-то, а только против чего-то! Быть за Федеративную республику не потому, что любишь Федеративную республику, а потому, что не любишь ГДР.

— Это только наполовину правда, — сказал Грёневольд.

Рулль уже не слушал.

— Я как-то читал одну книгу о Федеративной республике, — сказал он. — «Страна без мечты». Это неправда. Все они мечтают об одном, все видят одни и те же сны: заработать — построить дом — купить «мерседес» — поехать на Коста Брава. Но должны же они когда-нибудь пробудиться.

— Я вот о чем подумал, — сказал Грёневольд. — Кроме Германии, я довольно хорошо изучил еще Швейцарию и Соединенные Штаты: если бы я не знал, что ты говоришь о ФРГ, то все, что ты сказал, могло бы относиться и к другим странам.

— Но отвратительнее всего Федеративная республика казалась мне из Ирландии! Я подумал, что здесь, у нас, собственно, даже нет времени для сна, что здесь люди, когда спят, всегда должны бояться, что зря теряют время! Каждый час, когда они ничего не производят, здесь потеря. Здесь как-то все время надо быть в напряжении, все время начеку — здесь нельзя отставать. Здесь ничего нельзя делать просто ради удовольствия, ведь в конечном итоге все упирается в успех, удачу. Если ты неудачник, ты погиб.

— Все? — спросил Грёневольд.

Рулль мрачно посмотрел на него.

— И здесь не чувствуешь себя дома, — сказал он. — И в прямом и в переносном смысле. Все словно потеряло смысл. В школе, дома, в церкви…

— А свобода, гуманность, христианство, демократия? — спросил Грёневольд.

— Свобода! Свобода есть, но только в витрине. К ней не подступишься, ею не воспользуешься, если у тебя нет денег, нет власти. И вот потому, мне кажется, школа так типична! В школе вроде бы свобода, и все-таки тебе каждый день навязывают чужое мнение и ты вынужден соглашаться с ним, иначе ты пропал. Большинство учителей даже и не пытается хотя бы понять стремления учеников, господин Грёневольд! Не говоря уже о том, чтобы их поддержать, а ведь учителям это легко, поскольку они наверху, над учениками. Нет, личность здесь насилуют!

— Ты хочешь сказать: заставляют чувствовать себя свободной?

— Нет, именно насилуют, господин Грёневольд! Первое впечатление, которое возникло у меня — когда я еще был ребенком там в Силезии, Саксонии и Тюрингии, — что человека насилуют. Так все и осталось; если не считать каких-то нюансов. И это главное, что определяет человека сегодня: его насилуют. Здесь и там.

Грёневольд молчал.

— А теперь скажите все-таки что-нибудь хорошее о Федеративной республике, — упрямо повторил Рулль.

— Она позволяет тебе задавать все твои вопросы и не предписывает мне ответа, — сказал Грёневольд.

Рулль вскочил.

— Но ведь этим не проживешь, господин Грёневольд.

— Этим нет, Рулль, но с этим. Федеративная Республика Германии — государство, которое не навязывает мировоззрения, к счастью, она этого не делает или по крайней мере еще не делает.

— Я не вижу тут никакого счастья!

— Почему же?

— Хорошо, пускай это государство, которое не предписывает ответа. Но ведь ответа и нет! Нет ответа, за который можно было бы ухватиться.

Грёневольд подошел к масляному нагревателю, увидел, что масло в нем выгорело, и взял себе шерстяное одеяло.

— Рулль, я знал одно государство, которое давало ответы! Ответы, которыми жили люди, — миллионы людей жили ими. Удивительная жвачка из готовых ответов — двенадцать лет подряд. А цена за нее — пятьдесят пять миллионов погибших, не считая калек и людей с загубленной жизнью. И сколько еще поколений, ищущих ответа — как твое, да и мое, Рулль?

Рулль не ответил, подошел к вешалке в прихожей и взял свою куртку.

— У тебя же наверняка есть несколько учителей, которые тебе симпатичны, ну, например, ваш классный руководитель? — спросил Грёневольд.

— Да. Есть учителя, которым хочется подражать…

— Хорошо. А теперь скажи мне, каков он, твой образцовый учитель?

Рулль подумал и, запинаясь, ответил:

— Он не злопамятен. Терпеливо относится ко всяким глупостям. Всегда находит время. Всегда готов что-то объяснить. Имеет основательные знания по своему предмету. Подготовлен к занятиям. И главное — он выспавшийся, уравновешенный, без заскоков. Он никогда не затаптывает учеников в грязь. Он скромен. Честен, в том числе и по отношению к нам. И ему можно все рассказать.

Грёневольд встал, провел рукой по волосам Рулля и сказал:

— А теперь тебе пора.

— Поймите меня, пожалуйста, правильно, — сказал Рулль. — Но вы, господин Криспенховен и господин Виолат — единственные, кто нам действительно что-то дает. Не только математику, химию, историю и французский, но и нечто важное — помощь. Другие учителя вечно прячутся за своими скудными знаниями и своим скудным жизненным опытом, но скоро замечаешь, что это просто трюк. В действительности они застряли на одном месте — еще двадцать или тридцать лет назад; и, когда поймешь это, становится страшно! И потому те двое, трое нужны нам вдвойне.

Рулль рисовал винной каплей по столу. Они прошли в прихожую. Рулль надел свою черную куртку.

— Сегодня утром обо мне не говорили в учительской? — спросил он.

— Нет.

— В самом деле нет, господин Грёневольд?

— Да нет же, Рулль. Почему ты спрашиваешь?

— Вы помните цитаты, которые я показал вам вчера?

— Да.

— Сегодня утром я повесил их в школе.

— Где?

— Одну на дверь шефа. Одну на дверь учительской. Одну в нашем классе. А две я написал на доске.

— О! Без сомнения, ты был кроток, как голубь, Рулль, но был ли ты мудр, как змея, мне пока не ясно.

— Вы что-нибудь уже слышали?

— Нет.

— В самом деле нет, господин Грёневольд?

— В самом деле.

Грёневольд зажег свет на лестнице.

— Мне надо теперь заявить, что это я сделал? — спросил Рулль.

Грёневольд помедлил с ответом.

— «Свобода заключается в том, чтобы иметь право делать все, что не вредит другим!» — сказал Рулль. — Декларация прав человека, статья четвертая. Это мы проходили на ваших уроках.

— Неплохо. Но выводы, которые ты делаешь из того, чему вас пытаются обучить, слишком прямолинейны.

— Если будут кого-то подозревать, я, конечно, заявлю, что это я, — сказал Рулль.

— Если ты так решил, оставайся при своем решении. Но об этом нам надо будет с тобой еще поговорить.

Они попрощались в подъезде.

«Из парня может выйти толк, — подумал Грёневольд. — Надо надеяться, что все синяки, которые он получит, стукаясь об острые углы, будут не напрасны. Для него и для углов».