Без наставника

— Кто честно делает свое дело, тот всегда остается в дураках, — сказал Кнеч.

— А если говорить о социологической стороне ваших выводов, коллега Випенкатен, то тут нам попросту не измерить возможных последствий, — сказал Хюбенталь.

— Вот именно.

— Господа, — сказал Йоттгримм, — я вполне согласен с мнением коллеги — извините, я еще не запомнил всех имен!

— Випенкатен.

— Господин Випенкатен — мой заместитель, — сказал Гнуц.

— Я разделяю ваше мнение, дорогой коллега: школа обязана бороться с тенденциями к отказу от старых человеческих ценностей — я имею в виду долг, повиновение, приличие, авторитет, порядок. Короче: школу необходимо оградить от чудовищного падения нравственности и ослабления авторитета воспитателей. Это в интересах школы, в интересах нашего народа. Боюсь, что потом будет поздно. Сейчас, так сказать, даже не без пяти двенадцать; уже бьет двенадцать. Кто любит свое дитя, наказывает его вовремя, сказал один великий немецкий педагог. Не поймите меня превратно, господа: я требую всего лишь ласковой, но здоровой твердости. А это, несомненно, предусматривает, что такой партизан, как Рулль, должен быть расстрелян!

— Как вы сказали? — спросил Грёневольд.

— Я выразился образно, — сказал Йоттгримм. — Такой партизан, как Рулль, просто неуместен в школе. Зачем нам эта слезливая гуманность, если от нее нет никакого проку?

— Да это в конце концов и ученикам не на пользу, — сказал Матушат.

Гнуц вмешался в разговор:

— Слово имеет классный руководитель.

— Я думаю, вы видите мальчика в неверном свете, господин Випенкатен, — сказал Криспенховен и заерзал на стуле.

— Я вижу его в верном свете, можете мне поверить, господин Криспенховен. Такой тертый калач, как я, не позволит забивать себе мозги псевдоидеалистической чепухой, состоящей на одну восьмую из литературы и на семь восьмых из наглости, каковая смесь, кстати, произвела на некоторых господ впечатление, как мне кажется.

— Очень правильно.

— Конечно, пустой треп.

— Прошу тишины, господа, — воскликнул Гнуц. — Первым попросил слова классный руководитель.

— Я знаю мальчика вот уже четыре года, — сказал Криспенховен. — Именно столько лет я в шестом «Б» классный наставник. И веду там математику и химию. Рулль не коварен. Он иногда просто как телок, да, как слон в фарфоровой лавке. Он может вызвать раздражение. И у меня тоже. Но, по существу, он добродушный и честный.

— Ну, этих свойств я в нем не подметил! — крикнул Хюбенталь.

— Я вам приведу пример, — сказал Криспенховен. — Мы недавно совершили с классом туристскую поездку в Голландию. Господин Виолат тоже был с нами, он может подтвердить то, что я говорю. В Амстердаме Мицкат сломал ногу, и ему пришлось остаться в клинике. Я еще и сам не успел об этом подумать, а уж Рулль является ко мне и говорит: «Господин Криспенховен, мы не можем оставить Мицката одного. Я останусь с ним».

— Выслужиться хотел, — сказал Випенкатен.

В разговор включился Виолат:

— У меня не создалось такого впечатления. Рулль не тот человек. Он прямой, непосредственный, бесхитростный.

— Он хитрее, чем вы думаете, — сказал Матушат.

— Проныра он! — подал голос Нонненрот.

Криспенховен попытался снова раскурить свою трубку.

— Я признаю, — сказал он, — что его поступок с вывешиванием карточек просто неуместен.

Д-р Немитц вдруг захихикал.

— Он вел себя неподобающим образом, и его надо наказать, — сказал Криспенховен. — Но я считаю, что мы не должны сразу же прибегать к самому суровому наказанию. Подумайте, что это означает для мальчика: исключение за четыре недели до выпуска. Я предлагаю сообщить его родителям, что при новом проступке ему угрожает исключение.

— Господа, вы слышали предложение классного руководителя? — сказал Гнуц. — Кто-нибудь еще хочет выступить? Коллега Риклинг.

— Я должен снова вернуться к тому, что недавно сказал господин Випенкатен: ученику, который ведет себя столь строптиво и упрямо, не место в школе. До чего мы докатимся, если каждый ученик будет иметь собственное мнение о преподавании, да еще будет пытаться настаивать на нем? Это теневые стороны демократии, господа, впрочем, не только это. Каждый сопливый мальчишка позволяет себе иметь собственное мнение и еще пытается навязать его нам.

И вот еще что. Тут я должен энергично возразить господину Криспенховену: мальчишка вовсе не добродушен, он не увалень, он совершенно точно знает, чего хочет, он себе на уме. Я этого Рулля заметил еще четыре года назад, когда преподавал в третьем классе географию. Мы проходили Китай, и я его спросил про Гонконг. Но не тут-то было. Знаете, что этот болван мне ответил: «Я Гонконг знаю только по названию. А бывать мне там не доводилось». Я, конечно, тут же его записал в журнал…

— Но это же… — сказал Випенкатен.

— Типично.

— Уже тогда — парню было лет тринадцать-четырнадцать — в нем таилась злоба, — сказал Риклинг.

— Нет, господа, такой нам здесь не нужен. Из всего сказанного может быть только один вывод: вон из школы, закрыть ему путь к дальнейшему образованию! Пускай станет каменщиком, может, на работе уймется.

— Работать эти плебеи тоже не желают, — сказал Кнеч. — Только склоки затевать!

Гнуц с удовлетворением отметил благоприятную перемену в настроении собравшихся.

— Следующим просил слова господин Виолат.

— Мне кажется, мы должны были бы подойти к этому делу и с совсем другой стороны — с точки зрения психологии. Мальчик родился по ту сторону, в Силезии, в сорок пятом, среди поляков. Его отец был в плену. Вернувшись после долгого отсутствия на Запад, он нашел уже пятилетнего мальчика. Отец — я хорошо знаю отношения в их семье — всегда был и так и остался для сына чужим. Кто хоть немного разбирается в психологии, легко может себе представить, как это травмировало его душу.

— Вот этого-то я и ждал, — сказал Нонненрот. — Только психологии не хватало, чтобы все окончательно запуталось. Не будем себя обманывать, господин Виолат: раньше в такой истории все было бы ясно, как при сборе гороха: хороший в корзину, а плохой — свиньям на корм. А нынче по каждому поводу начинается треп с применением психологии. Появится какая-нибудь скотина и наделает тебе на башку, сразу же тут как тут мозговых дел мастер и поясняет, что это вовсе не та милая скотинка нагадила тебе на башку, а что все дело в эдиповом комплексе. Хватит! Этому пророку из Богемии и Моравии, который возвестил о великой миссии нижней части живота, надо было стать торговцем нитками, а не изобретать вопросники для сексуальных преступников и наркоманов.

— Ты прав, — задумчиво сказал Гаммельби. — В скором времени за каждым учителем в класс будет следовать врач-психиатр.

— Прошу спокойствия, — энергично сказал Гнуц. — Господин Виолат, пожалуйста.

Виолат сплел пальцы обеих рук, опустив их между коленями, и смотрел в пол.

— Мальчик, бессознательно конечно, весь еще находится в материнском мире, в области эмоций, в фантазии, в сфере душевных переживаний. Поначалу этот мир душевных переживаний был для него неразрывно связан с материнским началом. Теперь, на грани половой зрелости, он сменяется миром искусства.