Безбожный паладин

Как ни странно, но до самого конца никто не осмеливается встать на нашем пути. Но с каждым шагом я вижу все больше и больше ушастых страдальцев. Они ютятся везде: в проулках, в наспех сколоченных домишках, землянках или даже просто лежат под открытым небом, уставившись в никуда бессмысленным взором.

— Какой ужас! — шепчет Хатико, прижимаясь ко мне. — Как хумансы это допускают?! Они же... Они же умирают, Рич!

— Я вижу! — рычу я, невольно ускоряя шаг. — Но я пока ничем не могу им помочь!

— Помогите! Подайте монетку! Ради всего святого! — раздаются голоса вокруг. Я гляжу в их бесхитростные измученные лица, глаза, наполненные болью и страданием, худющие лапки, которые они протягивают в слепой надежде.

— Масяна, раздайте им все, что у нас есть, — приказываю девушкам. — заодно расскажите о нашем плане.

Куноичи, словно ожидая моих слов, растворяются в воздухе, как молнии проносясь по рядам некотян, раздавая монетки. Я слышу, как они шепчут им заученные слова: «Избранный пришел. Спасение близко! Осталось совсем чуть-чуть потерпеть!», показывая им на меня.

— Черри! — спрашиваю девушку. — Далеко еще?

Но та, не отвечая, резко поворачивает за угол, ныряя в один из множества плохоньких домиков, хлопая дверкой. Пригибаясь, следую за ней, входя в небольшую каморку...

— Мама! Мама! Я хочу есть! Мама! — раздается еле слышимый детский писк.

Черри уже нянчит на руках девочку лет четырех, успокаивая ее и глядя на меня с надеждой. Рядом стоит девочка постарше лет двенадцати. А за ними на коврике лежит женщина, прикрытая лохмотьями. Она тяжело дышит и хрипит. Я чувствую знакомый аромат смерти и гниения.

— Мама! Мама! — кричит Черри, бросаясь к ней. Следую за ней. Та открывает глаза, но не узнает дочерей, смотря на нас невидящим взором. Лихорадка вступает в последнюю стадию. Еще бы немного и пришлось бы ее воскрешать.

— МАКСИМАЛЬНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ!

Столб света озаряет хижину. Девочки пищат от ужаса, отбегая к противоположной стене, глядя, как тело их мамы поднимается в воздух. Черри замирает, широко раскрыв глаза. Через несколько минут тело матери опускается на лежанку. Она открывает глаза, глубоко вздыхая.

— Черри! Эппл! Бини! — тихим, но крепким голосом говорит женщина.

Что-то в ее облике мне кажется неправильным, нечеловеческим, но кто-то довольно грубо отталкивает меня в сторону. Масяна кидается к лежащей, поднося к губам исцеленной фляжку с питательной смесью. Хатико проталкивается вслед за ней, кивая мне на выход. Она поспешно роется в рюкзаке, доставая нехитрую еду детям. Поняв, что мне тут делать нечего, выхожу на улицу.

У выхода уже постепенно скапливается народ. Внимательно оглядев их, вижу только ушастых. В их глазах впервые загорается робкая надежда. Тогда вздыхаю, выходя вперед и вставая так, чтобы меня было видно как можно дальше. Я говорю, с трудом подбирая слова. Пытаюсь донести до них новость о том, что их страдания закончены. Рассказываю о том, что происходит сейчас на родном материке, что видел собственными глазами. Убеждаю в том, что я и есть тот Избранный, который вытащит их из рабства и угнетения.

В глазах некоторых впервые за многие годы загорается надежда, но большинство взоров остается потухшими и потерянными. Слишком много лет прошло, чтобы одним пустыми словами вернуть утраченное доверие. Тогда я подхожу к первому попавшемуся парню, на чьем плече отчетливо видно рабское клеймо, а левая рука перебинтована и висит на весу. Бежал он или умер хозяин — сейчас мне это не важно. Кастую исцеление, глядя на то, как все шарахаются от него в стороны. Парень и сам с недоумением смотрит на свое тело, но уже через несколько секунд сияние исчезает, а окружавшие его соплеменники с восторгом и восхищением смотрят на его тело. Шрамы, подпалины, синяки, а самое главное — клеймо! Все исчезло, заменившись на чистую розовую кожу! Юноша с недоверием, а потом сильнее и сильнее машет здоровой конечностью, переводит на меня взгляд и, не сдерживая слез, падает на колени, подвывая от счастья. Тогда и все остальные кидаются ближе с мольбами, просьбами и вопросами.

— Не все сразу! Не все сразу! — кричу я, пытаясь навести порядок. — Сейчас — только самые тяжелые! Есть те, кто находится при смерти? Лежачие больные? Отведите меня к ним!

Меня робко трогают за костюм, показывая на отдельно стоящее здание с намалеванным красной краской каплей, символизирующей болезнь. Иду туда, по пути касаясь наиболее искалеченных некотян. Сзади уже мечутся куноичи, предупреждая о том, что после лечения следует сразу восстановить силы.

Зайдя в здание, вижу то, что и ожидалось: десятки, сотни лежащих больных. Некоторые мечутся в лихорадочном бреду, некоторые лежат неподвижно. Между ними ходят пожилые некотянки, но в их силах лишь менять некоторым повязки и давать воды. Ни лекарств, ни сил у них нет, как и надежды на выздоровление. Не теряя времени, подхожу к первому пациенту, кастуя на нем максимальное исцеление...

* * *

Довольная Мия возвращалась домой, неся в котомке охапку целебных трав, ягод и немного еды для сестры. Ей повезло — по возвращении с охоты, она ухитрилась подстрелить кролика, которого обменяла на припасы в лавке. А травы и ягоды грех было не собрать, раз уж она вышла за стены. Год назад умер ее последний хозяин, егерь, который успел обучить девушку собирательству и охоте. Он был стар и уже практически не мог позаботиться о себе. Обычно при смерти хозяина рабы переходили из рук в руки, если контракт был скреплен магическим образом. Согласно ему в случае непредвиденной смерти хозяина от старости или несчастного случая у раба было не более трёх суток, чтобы найти себе другого или помереть мучительной смертью. Но Мие и ее сестренке повезло — старик успел освободить их незадолго до кончины. Впрочем, им все равно пришлось перебираться из его жилища на улицу, так как имущество егеря перешло в казну Императора.

Но Мия не сдалась, потратив большую часть накопленного на более-менее сносный домик, лекарства и еду. Оставшуюся часть она потратила на новый лук и ежедневно упражнялась в стрельбе, ходила на охоту, радуя родных и знакомых дичью, лекарственными травами и вкусными плодами из ближайших лесов. Конечно, это оставалось опасным занятием, так как монстры не дремали, но до сих пор Мие удавалось избежать их нападения. К сожалению, после появления в окрестностях нового Лабиринта, ей пришлось оставить обжитые места.

Но сейчас все проблемы остались позади. Улыбаясь, девушка шла по знакомым кварталам, махая лапкой случайным знакомым, как вдруг увидела впереди нездоровое оживление.

— ***! Только не очередная облава! Проклятые хумансы! — ругнулась она, ускоряя шаг.

Облавы или рейды работорговцев, усиленные стражниками, были обычным делом в квартале зверолюдов. Несколько раз в неделю те шерстили их нехитрые убежища, разыскивая беглых рабов или безжалостно забирая тех, кто достиг, по их мнению, «призывного возраста». Мия не зря беспокоилась — ее восьмилетняя сестра уже могла привлечь их внимание. Но другого выхода у нее все равно не было. Конечно, можно было бы перебраться в другой город, но где гарантия, что там не будет того же самого? Здесь, хотя бы можно было затеряться в толпе или просто сбежать.

— Ох, сестренка, пожалуйста, делай так, как я тебе говорила! — бормочет Мия на бегу. Но вскоре она снижает скорость, с недоумением глядя на лица окружающих ее соплеменников. Они и забыла, что они умеют улыбаться! Перейдя на шаг, она подходит к ближайшей группе знакомых, что-то яростно обсуждающих. Ее внимание сразу привлекает Ганс, паренек, которому пару дней назад хумансы сломали руку за косой взгляд. Сейчас он машет ею в воздухе, словно ничего и не было! А куда... Куда делось его клеймо?! Свел?! Но как?!