Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Схема хищений в самом деле была весьма продуманная, – пояснил Богомаз, – и сам я не сразу разобрался. Без этой бы анонимки долго бы увязывал обстоятельства, детали. Он ведь совершенно по иному тресту проходил, по документам не было очевидно, кто поставлял товар для спекуляции.

– Малява якобы от подельников и толковая анонимка… Теперь ясно. Есть от чего забегать. Точно ли без этой анонимки эта взаимосвязь бы не вскрылась?

Григорий Александрович заметил:

– Высокомерно, Виктор.

– Я не хотел, – покаялся коллега.

– Вскрыл бы, не сомневайся. Но глупо отрицать, что кляуза была кстати. Стой-стой, еще не все.

Снова листы веером. Заметно было, что Григорий уже каждую страницу «в лицо» знает, до буковки.

– Теперь вот. Это ходатайство жены об освобождении от ареста имущества, принадлежащего лично семейству. Читай.

Волин подчинился, окончив читать, признал:

– Прочел. По составу вещей лично у меня вопросов нет. Все чисто, это явно предметы, не принадлежащие лично осужденному: штанга, шиповки, учебники, пианино. Что донести желаешь, Гриша?

– …А еще вот две позиции в списке. В описи присутствуют фотоаппарат «ФЭД», коричневый футляр, со следами потертости, углы отделаны жестью, с памятной табличкой: «Дорогому сыну в день рождения», а также кукла фабрики Журавлева и Кочешкова, черные волосы и все такое.

– Где? – резко спросил Волин. – Подчеркни.

Богомаз ногтем чиркнул.

– В самом деле. Что, разве в семействе были дочери?

– Нет. Однако меня заинтересовало скорее не это.

Подполковник открыл сначала лист с письмом-малявой, потом с анонимкой, далее – с ходатайством. Взяв остро очиненный карандаш, быстро, но легко, чтобы можно было потом стереть, делал пометки.

– Видишь?

– Ты хочешь сказать, что малява, анонимка и ходатайство отпечатаны на одном агрегате.

– Именно.

Волин достал лупу. Некоторое время спустя признал:

– Прав ты, Гриша. Машинка печатная, скорее всего «Москва», не новая, но хранится и используется аккуратно…

– И регулярно, – усмехнулся Богомаз, – хотя «Москва» – агрегат кабинетный, не для машинисток. И напечатано-то, обрати внимание, неумело, двумя пальцами.

– Мужчина, женщина, твое мнение?

Богомаз не успел высказаться – вернулась Введенская. Григорий Александрович немедленно состроил добродушную гримасу и заворковал, точно завершая никчемный разговор:

– …Но если вы, товарищ капитан, считаете, что ничего заслуживающего вашего внимания… – И далее, как бы только увидев вошедшую, продолжил: – Вы уже, Екатерина Сергеевна? Замечательно. Вы мне нужны.

– А мне – нет, – сообщил Волин и хотел было прибавить что-то, но, взглянув на подчиненную, насторожился: – Что опять?

Введенская, подходя, тянула бумагу, и рука у нее ходила ходуном.

– Оставьте игрушки, доложите как следует, – жестко предписал Богомаз.

Катерина, забыв, что она в гражданском, козырнула:

– Есть! Результатами исследований установлено: на рукоятях удавки, футляре и корпусе фотоаппарата марки «ФЭД» и скрипки, инвентарный номер двенадцать эм-эс-ка, обнаружены годные к идентификации… – Введенская, точно захлебнувшись воздухом, улыбнулась и пролепетала: – Товарищи! Идентичные же отпечатки, и незнакомых нам людей.

– Хорошо, – подумав, одобрил Богомаз.

Волин спросил:

– Картотеку запросили? Значатся? Чьи?

– Неизвестного лица.

Подполковник безмятежно констатировал:

– Плохо.

– И чему же тогда вы так рады, товарищ лейтенант? – вздохнул Волин.

– Никак нет, ничему!

– И правильно. К тому же нож только сейчас у вас приняли, когда еще результаты будут – нечего и додумывать. Ах да. Товарищ подполковник, как я уже и сказал, мне она не нужна.

Введенская, четко развернувшись, вышла за дверь. Когда она, кипя обидой и ядом, шла по коридору, нагнал Богомаз, по-свойски взял под руку, повел, поддерживая, как увечную, вниз по мраморной лестнице, на выход, через внутренний двор.

Как только они убрались, Виктор Михайлович немедленно связался по внутреннему с НТО:

– Волин. Юлия, вам доставили сапожный нож марки «Швиль». Да, Введенская. Личная просьба, буквально на коленях ползаю: поскорее! Юленька, умоляю. Все что угодно, вплоть до звезды с небес. Ах это. Конечно. Жду, считая минуты.

Несмотря на то что Богомаз был пухлым, он двигался быстро, Катерина порядком запыхалась, но, сколько ни пыталась высвободиться, – не получилось. Наконец возмутилась:

– Послушайте, товарищ подполковник!

– Вольно, Елисеева. Можно по-старому, Гришей.

– Отпустите! Я на больничном, мне домой пора. Электричка же!

– Успеется, – отрезал Григорий и все тащил дальше, во дворы, в сторону Цветного бульвара.

Довольно много дворов прошли, но ни один Богомаза не устраивал – везде было полно народу. Наконец в глубине одного дворика, в тени огромной липы, оказалось пусто, не было ни бабушек, ни малышни. И скамеек не было, лишь болтались на толстой ветке веревочные самодельные качели.

– Прошу. – Богомаз указал на деревянную сидушку.

Катерина утомилась и запыхалась, но съязвила:

– Благодарю покорно, я давно выросла.

– Сядь.

– Как с собакой обращаются, – проворчала она, но послушалась, уселась на качели, взялась за веревочки.

Григорий, подполковник Богомаз, замначуправления, принялся раскачивать, и это несерьезное, неподобающее занятие делал с серьезным видом. Излагал следующее:

– Слушай внимательно. Я был в кадрах, узнал совершенно точно: девчат демобилизуют.

– Хорошо.

– Заткнись. Это других просто демобилизуют. По тебе же подняли документы, проводится внутренняя проверка, и в ближайшее время будет рассматриваться вопрос по дисциплинарной ответственности.

– Это за что?

– Ты дура?

– Ну знаешь…

– Катерина, проснись. За что – в нашем деле всегда найти можно. К тому же тебя как-то надо уволить, а ты молодая мать.

– Да, но повод?..

– Поводом твой благоверный. Цыц. Ты очи-то не закатывай, а слушай ухом. Елисеева, разведись для вида.