Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Мила, только между нами. На них показала, чтобы его не выдавать?

– Д-да…

– Ты сама его привела?

Кивок.

– И у вас с ним ничего не получилось?

«Силы небесные. Снова кивнула. Покраснела. Глаза отводит! Ну же…»

– А ты… ну он то есть. Такой замечательный?

«Батюшки. Невероятно. Непостижимо».

И все-таки факт: Мила сначала кивнула, хотя потом, спохватившись, зажала уши, запричитала:

– Зачем вам? Чего вяжетесь? Оставьте уж… я устала, устала, ясно вам?

– Что ты, что ты. – Катерина, преодолев понятную брезгливость, притянула ее к себе, обняла – и снова сработало. Мила разрыдалась.

Введенская решилась: «Да, подло. Да, гадко. Но другого выхода нет. Пойду по тому пути, что под ногами». Ощущая себя рыбаком, вываживающим рыбу, которой хитроумность заменяла мозги, между уговорами и утешениями она задушевно произнесла:

– Полно, Милочка, полно. Пойдем сейчас в душевую, ты отмоешься как следует, и сразу станет легче, и ни к каким врачам тебя не потащат – следов-то нет. А я тебе кровать перестелю. Ляжешь и отдохнешь, а там и видно будет.

«Ну же! Только не включай мозги, если они у тебя остались!»

И Мила не подвела, насморочным голосом, с сомнением протянула:

– Как же – душ. Там народу полно.

– Всех лично разгоню, – пообещала Катерина и потянула ее за руку. – Пойдем.

Своей мякиной в голове она все-таки пошевелила. Так, символически, минуту-полторы, но Сергеевне казалось, что целый век. Но прозвучало сказочное:

– Лады.

…Яковлев глянул на часы: сорок три минуты прошло – никого.

Рубцов молчит. Приятель его, Канунников, осипшим уже голосом продолжает свои байки по сотому кругу: нет, и в мыслях не было. Да, лезли в окно, но нет, не к Самохиной, а к девчонке Латышевой. Да, хотел помириться. И нет, у него, Канунникова, в мыслях ничегошеньки не было. И да, Милка рожу оцарапала, но не по этой причине, а потому что дура…

Тут наконец возникла на пороге мудреная Введенская с узлом в руках, приказала:

– Выводите. – И посторонилась, пропуская Пельменя и Анчутку. Первому на все было наплевать, второй глянул с укоризной, но ничего не сказал.

Увели. На улице где-то пряталась Тося, были слышны всхлипы, и что-то успокаивающе объяснял Акимов.

Яковлев все-таки спросил:

– Что за чехарда тут происходит?

Введенская утомленно отмахнулась, протянула узел:

– Поезжайте. Здесь все – халат, постельное. Шансов мало, но все это Волину в кабинет передайте.

Уехал автобус.

– Как же это вы, Катерина Сергеевна, не разобрались? – мягко спросил Остапчук. – Я ведь на танцах дежурил, видел, как эта Самохина кого-то с собой тащила.

– Понимаю, – машинально подтвердила Введенская.

– Рубцов на такое дело не пойдет, а Канунникову ни к чему. Они не могут…

– А я смотрю, что у нас в районе и закон и порядок заменяет предположение о том, кто что может, кто что не может, – зло отрезала она.

– Это называется людей знать, – вздохнул Остапчук. – Знай я, что ты такая… Я не затем к тебе посылал, как васильки дурацкие увидел… а!

Сержант, не окончив фразы, махнул рукой и ушел.

Некоторое время Катерина и Акимов проследовали в молчании, потом, когда уже пора было расходиться, он, откашлявшись, все-таки предложил:

– Давай провожу.

– Зачем еще? – вяло спросила она.

– Темно, поздно.

– Мне-то что бояться? – вздохнула Катерина, пожимая на прощание руку.

Глава 6

Акимов, вернувшись в отделение, отключился сразу, потому не слышал, когда вернулось руководство – в глубокой ночи или с первыми петухами. В любом случае с утра, когда оба подчиненных были серы и хмуры, капитан был бодр, свеж и привечал язвительными замечаниями.

– Товарищи, а ведь вас без присмотра на полдня нельзя оставить. Немедленно безобразия и низкая культура межполовых отношений.

– Что хотела, то и получила, давно на это напрашивалась, – пробурчал Остапчук.

– Полегче, товарищ сержант, полегче. Что за разговоры? На что она там напрашивалась – дело ее. А наша забота – не допустить рецидива.

– Какие могут быть рецидивы, первоочередные действия проведены и задержанные уже на Петровке, – мрачно доложил Акимов.

– Хорошо, – одобрил капитан.

– Вы что, серьезно полагаете, что на корову эту посягнули Анчутка и Пельмень? – не выдержал Иван Саныч.

– Она же так утверждает?

– Я на танцах сам видел, что она кадрила какого-то.

– Ну а кроме тебя, это кто видел? Вот то-то же. Нечего и выдумывать, – легкомысленно заметил капитан, точно речь шла о посторонних, совершенно незнакомых личностях, на которые ему персонально плевать.

Вообще Сорокин был какой-то уж больно веселый и беззаботный. Болтал что-то о сахаре, муке да тушенке. А потом еще и извлек из портфеля «ФЭД» – тот самый проклятый аппарат, который Акимов получил от Ольги, лично отвозил на Петровку.

Сергей не выдержал:

– Как? Уже вернули?

– А, там ничего интересного, – небрежно сообщил капитан, – то есть ничего постороннего. Верну Ольге… а, нет. Кому там теперь положено? Альке. – Николай Николаевич глянул на часы, прикинул в уме: – Как раз вскорости он с пионерией должен нагрянуть. Малышовый патруль.

– Еще один? А у нас как раз в шесть вечера был один, – вспомнив, доложил Остапчук, – которому вы через директора приказывали явиться.

– Неужели? Я и забыл.

– Вы-то забыли, а ребята явились по вашему приказанию, – с укором добавил Иван Саныч.

– Ребята? Какие ребята? Что за ребята в фабричном патруле?

– Да фабричные как раз не пришли, – объяснил сержант, – приперлись пацаны во главе с Тоськой Латышевой. Она услышала ваш ультиматум директорше, решила собрать народ.

– Сколько у нас помогателей, а толку ноль, – весело заметил Сорокин. – Да, а что за пацаны были?

– Да все те же: Пожарский, Рубцов и Канунников.

– Какие интересные, разносторонние личности, – отметил капитан, изучая какие-то бумажки, – и в патруль рвутся, и на девок кидаются.

Акимов, которому этот балаган порядком осточертел, повысил голос:

– Это не они, товарищ капитан. Пельмень поссорился со своей девчонкой, Латышевой, она в одной комнате с Самохиной. Андрей полез мириться, Тоси не было, а Самохина там с кем-то… кувыркалась!

Сорокин равнодушно, не поднимая головы, спросил:

– Что за чушь я сейчас слышу? Кто в это поверит?

– Вот никто и не поверил.

Остапчук же, скрипнув зубами, продолжил:

– Даже и Катька, прах ее подери, тут же вьется и поддакивает, все эту дуру Самохину утешает, слезки ей утирает. Так и увезли обеих.