Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Упаси боже, мне с вами не тягаться, – успокоил Сорокин. – Как там иудушка, искренний мальчик?

– Сначала выкручивался блестяще! В комиссии-то в основном женщины, причем, что вполне понятно, вдовы, мамы и прочий внушаемый люд. Говорил о музыке… он на пианино знатно умеет, вы знали?

– Нет, откуда.

– Упирал на то, что слышит более, чем среднестатистические граждане, и что дуб-оракул у Чертова пруда так ему прямо и сказал: приносить в жертву девушек, которые, видите ли, плохо себя ведут.

– Шутите? – уточнил Сорокин.

– Ни вот столько. – Симак показал пальцами самую малость. – Этот ваш поборник древнего благочестия утверждает, что все три жертвы, которые были там убиты, судьбой были предназначены к некоему светлому, а он, Альбертик, своими глазами увидел, что они плохо себя вели.

– Что ж они натворили?

– Одна парню руку пожала на прощание, другая ходила обнявшись, третья, которая Люба, вообще поцеловалась. И что он, Судоргин, ясно провидел, что тем самым они нарушают замысел мироздания о себе… ну и трам-тарарам. Вы поняли.

Подумав, Николай Николаевич снова был вынужден признать, что блуждает мыслями в потемках.

– То есть он их душил для чего, чтобы что-то там предотвратить?

– Слушайте, ну не придирайтесь к словам! Стандартный комплекс во всем правого человека. Справедливость попранную он восстанавливал.

– Убивая, раздевая, вещи мертвых продавая…

Борис Ефимович отмахнулся:

– Да не ищите мозга там, где его нет. Психопаты, социопаты в подавляющем большинстве случаев самооправданиями вообще себя не утруждают – считают себя всегда правыми.

Он налил себе воды из графина, выпил, причмокнул с огромным удовольствием, точно отведал лучшего нарзана.

– И что же, какие результаты? Неужели прошло? – спросил Николай Николаевич. – Он же совершенно здоров.

– Да не беспокойтесь вы. Председателем комиссии сам Иван Израилевич, так что сядет мальчик как миленький. Правда, у Волина Альбертик сменил тактику, начал разного рода ницшеанство проповедовать: мол, кому-то дозволено поболее остальных.

– Книжек начитался, понимаю. Что ж Волин?

Медик сокрушенно развел руками:

– Не впечатлился Виктор! Тогда иудушка с козырей зашел: как так, я же вам помогал, а вы вот как со мной. Ну, Виктор держится индифферентно, то есть ваньку валяет: о чем толковать изволите? А тот хитренько: вы моего папашу никогда бы не заловили, если бы не мои сообщения…

– Ловко, – признал Николай Николаевич, – с мозгами у него все отменно. Совести нет, а с мозгом все блестяще.

– Еще как. И, знаете, грамотный! Цепляется к малейшей неувязочке, несуразице. Затребовал себе дело, все с карандашиком изучал, придирался. Видеть-то его никто не видел, корова эта ваша… Самохина?

– Точно.

– …Опознавать его отказывается, изнасилования никакого не было, хотя на тряпках из общаги кое-какая биология обнаружилась. Так что будь вещдоков хоть на толику поменьше и если бы не удалась безобразная провокация – не получилось бы совместить все пять эпизодов.

– Шесть, – не подумав, поправил Сорокин, и Симак немедленно прицепился:

– Как шесть? Три убитые девочки и дважды уцелевшая Самохина. А, понимаю. Он у вас в районе что-то натворил, а вы, как водится, под коврик замели?

– Да пять же, пять, – успокоил капитан, – я по жаре всегда тупею.

– Ну-ну. В общем, не увязали бы. Он ведь творческая натура, почерк сменил после третьей жертвы – и шабаш.

– Я не совсем понял, зачем же он снова в Сокольники полез.

– Слушайте, пощадите, а? И так от психологии васильками рвать начнет.

– Цикорием.

– Отвяжитесь. Да бес его ведает, может, дуб-оракул приказал. А скорее всего, подчистить вашу Самохину, которая единственная из жертв его в лицо знала. Хотя какая она, к дьяволу, жертва…

– А вот тут я доволен, – признался капитан, – будет у нее время над поведением подумать. Получит и за оговор, и за сокрытие.

– Все шарахались вроде бы в разные стороны, а в итоге замечательно получилось, – одобрил Симак.

– Волин ваш сработал знатно. И из хозяйственного паренек, пухлый, как его…

– Гриша Богомаз. Соображают, – согласился Симак. – К слову, Григорий Саныч вел дело Судоргина-старшего. Вы папу Альбертика не знали?

– Не застал.

– На нем одном все хозяйственное управление могло план выполнить и перевыполнить. Сыночкина грамотка никакого значения не имела, зато Гришка для себя на карандаш мальчика взял. А тут и вся ваша история подоспела.

Замолчали. Каждому было что еще рассказать и было что спросить. Но опыт и прожитые года приучили контролировать каждое слово – даже в разговоре с тем, кто лично симпатичен и вызывает полное, безоговорочное доверие. Поэтому Борис Ефимович решил просто сделать ответный комплимент:

– А ваша Сергеевна какова!

– Почему ж моя? – удивился Сорокин.

– Ну, ну, не скромничайте. Всем известно, кто ее на Петровку запихал.

– Ах это. Да, был грех.

– Идея с подсадной – блеск! Бессовестная, подлая, так ведь сработало. И откуда что в этих дамских головках берется? Интеллигентная ведь женщина.

Сорокин успокоил:

– Это не она. Не ее мысль была.

Симак ужаснулся:

– Ваша?!

– Разумеется, нет! – возмутился капитан. И обиделся.

Но окончательно погрузиться в это недостойное чувство не успел: вернулся хозяин кабинета, а с ним только упомянутая лейтенант Введенская. Причем не в форме, а в обычном светлом платьице, на голове – летняя шляпка, на ногах – туфельки, в руках – сумочка. Несерьезная, воздушная одежка так шла к ее легкой фигурке и так не шла к мрачной мордочке, к сдвинутым бровям и губам, надутым самым бабским образом.

Волин же, напротив, источая сладость и свет, отсалютовал какой-то бумагой:

– Товарищ Сорокин, вопрос о дополнительной ставке для вашего отделения решили положительно. Правда, только одна ставка, и вот, – он бесцеремонно подтолкнул Катерину вперед, – других кадров для вас нет. Пока, по крайней мере.

– Сергеевна, правда? – спросил капитан. Не то что не веря своему счастью, но лучше так, чем никак, как говорится в бородатом неприличном анекдоте.

– Я демобилизовываться ходила, – угрюмо сообщила Введенская, – по многочисленным пожеланиям буквально всех. А тут вот…