Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Сядь.

Она повиновалась. Он отошел на несколько шагов – Мила подалась вперед, страшась, что он сейчас уйдет, но он лишь постоял несколько минут, то ли примеряясь, то ли любуясь. Потом, снова приблизившись, вдруг опустился на колени, приподнял подол, ледяными губами припал к колену.

Бедная Мила уже не то что едва соображала, она и дышала с трудом, ей и в голову не пришло противиться, и руки полезли вверх по ноге, отщелкивая застежки, стаскивая чулок. И, услышав приказ: «Платье долой», – она послушно принялась расстегиваться.

Он толкнул ее, опрокинув на спину. Она, по-прежнему зажмурившись, не могла видеть, как он, растянув снятый чулок, несколько раз крутанул его, сворачивая в жгут. И вот уже зазвенела над едва зажившей шеей тонкая нейлоновая удавка.

Грянула матерная ругань, Мила, взвизгнув, вновь влезала в платье и не сразу увидела, что на дорожке, почти под самыми ногами, в клубах пыли, идет свирепый бой. И вот уже ее герой повержен, и грязный, сквернословящий враг уперся ему коленом меж лопаток, возит лицом по земле. Мила слетела с лавки, схватила первый попавшийся дрын потолще – и треснула наугад. Негодяй обмяк, а герой, отхаркиваясь, потирая пострадавшее горло, восставал уже из праха. Она бросилась к нему…

Но не судьба. Лязгнули, как затвор, три слова:

– Руки вверх. Пристрелю.

Руки подчинились, точно всю жизнь тренировались в слаженности.

Мила, присмотревшись, обомлела: пистолет-то держала та самая милая, все понимающая Катерина Сергеевна! «Это что же… обманула?!»

Вероломная ментовка продолжала командовать:

– Отойти к лавке. Сесть. Руки не опускать.

Но, когда она, мерзавка, лишь на секунду отвлеклась на лежащего, Мила прыгнула, ухватилась за дуло, визжа и отвлекая внимание. А герой, легко перемахнув через скамейку, пустился напрямик по зарослям.

Несмотря на разницу в весе, Катерина все-таки сбросила с себя взбесившуюся девку, схватила пистолет и чуть не взвыла – было слышно, как беглец трещит ветками, но самого уже не видно! От отчаяния выстрелила на шум – один раз, второй, но за спиной скомандовали:

– Отставить. Сотрудников перестреляете.

Она, почему-то подняв руки, обернулась.

Кабинетный капитан Волин, склонившись над Колькой Пожарским, пытался выяснить масштаб повреждений, и, судя по всему, они не были так уж страшны. По крайней мере, парень шевелился, тер шею и ругался последними словами.

Катерина перевела дух, прислушалась: несомненно, где-то там, далеко, происходило задержание, но чистое, без стрельбы. Лишь сквернословили и, совершенно очевидно, лупили.

– И вы туда же, – с укоризной приговаривал капитан, помогая Пожарскому встать. – Слушайте! Учитесь уже доверию к командованию и слаженной работе. Иначе запросто в дураках остаться можно. – И добавил: – И в дурах. Извините.

Глава 9

Прошел месяц. На Москву накатилась жара, плотная, густая. Марево над мостовой стояло круглые сутки, дворники, истекая потом, лили тонны воды. Даже бывалые бродячие собаки слонялись точно вареные, метя языками землю.

Сердечник Сорокин жару не переносил. И бюрократии тоже. Он только что снова напрасно потратил несколько драгоценных, невосполняемых часов на кадровый вопрос, а теперь стоял в прохладном вестибюле и тянул время. Очень не хотелось туда, в пекло.

– Николай Николаевич! – Виктор Волин, свежий, точно с ледника, сбежал по лестнице, потряс руку. – Какими судьбами?

Сорокин, поприветствовал, пояснил:

– Все единицу выбиваю.

– Все еще?!

– Да. Вопрос с тем, чтобы развести гнездо дефективных, решили сей секунд, а насчет личного состава – неувязочка.

– Да пустяки, ничего страшного, – сказал Волин так легкомысленно, что захотелось треснуть его по чистой шее, – пойдемте пока ко мне в кабинет, у меня вентилятор имеется. Часок-другой жару переждете.

Сорокин размышлял недолго. Предложение было приемлемое.

В кабинете Волин запустил удивительный агрегат, похожий на аэротурбину, с пугающими стальными лопастями. По кабинету распространился бодрящий освежающий эфир.

– Располагайтесь, – пригласил капитан, звякнул по внутреннему и, извинившись, отбыл.

Николай Николаевич, организовав себе стакан воды, перетащил к окну легендарный мягкий стул и устроился на нем.

Наверное, старательным девчонкам-дембелям удалось напоследок отмыть эти вечно серые окна. Даже неуничтожимые кресты от бумажных полос получилось оттереть. Сияли окошки, точно стекол не было в них вовсе. И открывалась через них, как на экране, Москва под жарким, почти южным солнцем.

Девушки в легких цветастых платьях, кто в шляпках, кто под зонтиками, женщины в косынках, иные с веерами, мужики в легких брюках, с подвернутыми рукавами – все вроде бы двигались, кое-кто наверняка куда-то спешил, но все равно смотрелись как в замедленном кино.

Жарко.

Истекал горючими слезами кусище льда, выпавший из тележки мороженщика, ошалевшие вороны стучали по нему блестящими клювами. Где-то шлепала по мячу малышня, из чьего-то окна обалдевший от жары патефон завел вдруг о том, что «ночь близка, а ночь на крыльях сна». Хоронясь в тени, сидели на лавочках бодрые московские старики в панамах и легких шляпах: кто-то читал газеты, кто-то сражался в шахматы. Какие-то двое, что-то обсуждая, плелись куда-то с удочками.

– Делать людям нечего, – буркнул Сорокин и отвернулся.

– Что, товарищ капитан, на пенсию потянуло? – На пороге, степенно вытирая сандалии, появился товарищ Симак.

В белом парусиновом костюме, с панамой в руках и даже – Сорокин чуть не присвистнул – в пенсне на остром вредном носу.

– Эдаким вы франтом.

– Это я, изволите ли видеть, путевку себе в месткоме выбивал, – объяснил медик, усаживаясь на свой любимый диван.

– И как?

– Говорят: в ноябре приходите.

– Неуступчивый тут народ.

– Вам-то грех жаловаться, – заметил Симак, – у вас все схвачено.

– Ну не местком точно.

– Зато все НТО под себя подобрали, чужим не вклиниться. Прямо так все бросают – только и слышишь заклинания: некогда, некогда, Николай Николаевич просили, товарищу Сорокину срочно.

– Это когда было. Времена былинные.

Борис Ефимович как бы мимоходом сообщил:

– Я вчера на комиссии у вашего выродка был.

– Так уж моего, – улыбнулся Сорокин.

– Окраина ваша – значит, и выродок.

– Выродок общий.

– Вы слушать будете или имеете настроение пререкаться? – едко поинтересовался Симак.