Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Глава 7

Для Милы Самохиной, виновницы ночной суматохи, день начался пакостно. Удивительно, но все происшедшее совершенно вылетело из головы. Ей казалось, что она просто пришла с танцев, заснула – и вот уже звенит-заливается будильник. Правда, не сразу поняла, почему вместо любимого халатика, воздушного и легкого, на плечах какой-то ситчик и вместо любимого постельного белья – казенная картонная бязь со штампами.

Полупроснувшаяся, принялась собираться – и тут же выяснилось, что она в комнате одна. Пустые вешалки, пустые тумбочки, обобранные до матрацев койки – и нет никого, даже доброй, всепрощающей Тоськи.

Тут-то она все и вспомнила.

Что ж, то, что не стали душить сонную подушками, не остригли наголо, – уже неплохо. А то, что бойкот, – так это ей не привыкать.

«Легче дышать будет», – решила она, быстро оделась, нанесла на лицо все положенные цвета и оттенки, побежала на работу. Но там ждал ужасный сюрприз – в дверях стояла завстоловкой. Всех девчат пропустила, а Миле преградила путь, оттеснила в угол и категорически сообщила:

– От работы отстраняю.

– Как так?

– А вот так. Поскольку неизвестно, что у тебя там теперь, – заведующая указала глазами, – до работы с пищепродуктами не имею право тебя допускать.

Мила просто обалдела:

– Что же делать?

– Как что? Пройди осмотр, обязательно гинеколога, справку принеси из кожвена…

– Это же долго! И без направления…

– Уж это твое дело, а пока не принесешь чистые бумаги – делать тебе тут нечего.

Вот это было не просто ужасно, это был конец. Перед помутившимся взором Милы замелькали самые страшные картины самого ближайшего будущего. Увольнение по собачьей статье, позорный путь домой, где не ждут – уехала против теткиной воли, хлопнув дверью, бросив ее одну с остальными шестью ртами. Снова беспросветная жизнь с трудоднями и ни грамма кольдкрема, туши, ни сантиметра выше не то что колена – щиколотки!

У Милы руки-ноги отнялись, и она, решившись, выдала чистую правду:

– Марья Семеновна, да все я наврала. Не было ничего… ну то есть этого!

Заведующая не сразу поняла, потом уточнила и ахнула:

– Да зачем же это вот все?! Глаза твои бесстыжие… Это ж надо такие вещи выдумывать! А ребята как же?!

– Я нечаянно… само сказалось!

– Так. Тогда все одно: немедленно в больницу или кожвен, куда хочешь, бери справку о том, что нетронутая, – и пулей на Петровку! Там все обскажешь, как было.

– Как же я…

– Как хочешь! Сама выкручивайся. Все расскажешь, признаешься. Иначе… иначе сама тебя в дегте-перьях вываляю! Ясно?

И ведь завстоловкой единственная, которая хорошо к ней относилась, жалела невесть почему, – и тут такое! Мила поняла, что делать нечего, поплелась обратно в общежитие. А там уже ожидала новая напасть.

Прямо у подъезда маячила злая Яшкина зазноба, Светка, что ли. Белесая такая, с косами, губы сжаты, углы рта вниз, свирепо сшибала крапиву толстым прутом. И тут же на мертвом якоре стояла Тося Латышева, делая вид, что изучает на стенде свежую многотиражку.

Одна по времени должна была быть на уроках, другая – в цеху. Обе вроде сами по себе, но за одним делом. И дураку ясно, кого поджидают и зачем. Или поговорить, или выпороть, или выцарапать глаза – а то и все сразу.

Мила схоронилась за кустами сирени.

Нужно попасть в общежитие за документами – но как это сделать, чтобы остаться с волосами и обоими глазами? Впрочем, есть еще путь, она и сама его не раз практиковала, возвращаясь поздно, – пожарная лестница с другой стороны. Если вот так, на полукарачках, прячась и оглядываясь, пробраться под окнами за угол, а там и она, лестница…

Мила кралась под прикрытием зелени. Осторожно выглянула: никого нет, и вот она, лестница, рукой подать. Точно шуганая кошка, Мила выбралась из кустов, пересекла чуть-чуть открытое пространство и, прижимаясь спиной к стене, приблизилась к нижнему краю спасительного сооружения.

Всего ничего осталось. Но тут кто-то одной железной рукой ухватил Милу за пояс, второй намертво зажал рот, потащил обратно в кусты. Она забилась, как рыба, но на ухо сказали зло, еле слышно:

– Только рыпнись – шею сверну! Слушай сюда, кошелка. Берешь ноги в руки и чешешь на Петровку, там находишь того, кто твое дело ведет, каешься чистосердечно. Хоть на коленках ползай, на карачках стой – делай что хочешь, но, если к вечеру пацанов не будет, – путь сюда забудь. Усекла?

Она промычала утвердительно.

– Добро. Отпускаю, но, если разорешься, – пеняй на себя. Не посмотрю, что баба.

Клещи разжались, Мила вздохнула свободно, потирая саднящую шею, обернулась.

Это был Колька Пожарский. Зубами скрежещет, как волк, смотрит так же. Мила, пытаясь натянуть улыбку на лицо, спросила:

– Что это вы, Николай, так с дамами обращаетесь? Не старый ведь режим.

Пожарский сплюнул:

– При старом режиме тебя бы сразу в исправдом или на Сахалин, а то бы просто забили смертным боем. Куда прешь?

– В комнату, за документами.

– Пошли.

– Куда?

– Туда. Провожу. – Он решительно взял ее под руку.

Пожарский провел Милу мимо Светки и Тоси, а они лишь скрипели зубами, вращали глазами и лупили себя хвостами по бокам, но не посмели и слова сказать.

– Вы прелестнейший мужчина, – по привычке кокетничая, проворковала она, но он прервал:

– Захлопнись, бессовестная.

Колька отконвоировал Милу в комнату. Пока она собиралась, осматривал все по-хозяйски, оценил пустые койки и тумбочки, похмыкал.

– Я все, – сообщила Мила.

Пожарский, глянув на нее оценивающе, снова цапнул за руку и потащил на этот раз в уборную.

– Эта женская, – вякнула она.

– А плевать. – Он подтолкнул ее к умывальнику. – Немедленно смой все. С такой мордой за проститутку примут и слушать не станут. А то и в клетку посадят, как попугая.

И снова Мила не посмела ослушаться.

Колька, оценив результат, молча поднял большой палец. Но, прежде чем она что-то вообразила о себе, тотчас строго предписал:

– Но-но. Ходу на станцию, и только попробуй не доехать, куда надо.

…Мила, погрузившись в электричку, решила, как уже было не раз: «Доеду до Москвы, а там будь что будет». Дурно, что снова ненакрашенная, так уж неуютно! И на месте ей не сиделось, ерзалось да бегалось из вагона в вагон.

Постоянно казалось, что кто-то упорно таращится в спину, аж лопатки чесались. Мила то и дело озиралась, по-детски стараясь делать это «вдруг», внезапно, но никто не отворачивался, не прятал глаза. Никто и внимания на нее не обращал – где уж на такую бесцветную моль смотреть. На самом деле такой она не была, а внимания никто не обращал, потому что кругом были приличные люди.