Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Да и никогда не сидел он без дела. Пусть руки у него не слишком умелые, зато сил и старания хоть отбавляй, даже если что не умеет, схватывает быстро. Он за последнее время раздался, поздоровел, наросло мясо на костях: может и двор вымести так, чтобы ни соломинки не валялось, и воды натаскать, и дров нарубить. Правда, в домашнем промысле этом очень мешает прогресс, прежних заработков уже нет, ведь все больше в дома уж подведена вода, и отопление не печное – паровое. Ничего, наверняка что-то иное подвернется.

Было бы что!

Внизу скрипнула, открываясь и закрываясь, дверка. Завозились, послышались шаги – из люка в полу показалась знакомая взлохмаченная голова.

– Кормишь? – уточнил зачем-то Витька Маслов.

– Кормлю пока, – вздохнул Санька. – Еще неделю-полторы покормлю, а там посмотрим.

– Я тебе принес, – Витька вылез из люка, протянул другу наволочку. – Сухари мамка передала. Некоторые чуть тронулись, она говорит: выкини или вон Саньке отдай.

Не надо было быть профессором, чтобы увидеть, что ничего там не «тронулось», Витькина мамка славилась своим особым умением сушить сухари так, что чуть ли не вечно лежали. Просто пожалела его, подала на бедность, прислала мешочек, как тайную милостыню, ему и птичкам.

– Спасибо, – уныло поблагодарил Санька.

Витька бывал на голубятне нечасто, вот и теперь оглядывался, свежим деловым взглядом примечая все: ларь вопиюще пустой, давно не видевший ни зернышка, тоскливо распахнувший голодную пасть, дырявые мешки, в которых, кроме пыли и овсяного мусора, не было ничего.

– Невесело, – заметил Маслов. – Что думаешь делать дальше?

– Что-что. Только и надеюсь, что заработок подвернется. Ломовиков грабить на больших дорогах. Жизнь или овес… Откуда я знаю, что делать?

– Ломовиков, значит. Ну-ну.

– Что нукаешь? Чего еще?

– Да есть кое-что, – усмехнулся Витька. – Цукер.

– Что – «Цукер»?

Маслов глянул быстро, чуть улыбнулся:

– Ну… можешь его обыграть.

– Во что? В ножички?

– В пристенок.

Приходько поморщился. Намек он понял, но не оценил.

Рома Сахаров по прозвищу Цукер – это новый чистильщик обуви в палатке по дороге на станцию. Днем трудился на совесть, ловко наводил блеск на ботинки и туфли и чинил, как заправский сапожник. По вечерам и на выходных ошивался в парке наряду со всеми страждущими культуры. Однако если другим хватало танцев и кино, то Цукеру таких развлечений было мало, и он играл. Причем мастерски и во что угодно, от шахмат до футбола. Сражались в волейбол стенка на стенку или цех на цех гоняли в футбол – Цукера разыгрывали по жребию. Санька сам видел, как этот взрослый парень стучал с мальками в «чижа» – вот как раз им он поддавался безбожно – и бегал, играя в казаки-разбойники. Устраивали одновременную шахматную игру в парке – неизменно выходил в финал, даже на фоне признанных взрослых разрядников выглядел достойно. В клубе установили два бильярдных стола – выяснилось, что и в этой игре Рома равных не имеет.

Втихую замазывали и на деньги – только без лишних глаз, чтобы не дразнить комсомольский патруль, который теперь прямо око недремлющее.

Тогда молодежь, пристраиваясь в укромном месте, резалась в карты – правда, лишь по маленькой и с оглядкой. Нервишки пощекотать, в таких условиях по-крупному не сыграешь. Карты – вещь такая, что спрятать трудно. Пристенок – иное дело, зажучить непросто: мало ли что за монетка на ничьей земле валяется и кто ее бросил.

Про Ромины таланты и в этой игре рассказывали чудеса, но Санька, который с детства умел играть в пристенок, и очень даже хорошо, не особо верил. Сам он предпочитал свои умения скрывать из стратегических соображений: всегда приятно понимать, что за пазухой есть козырь-другой. Потому и без намеков Витьки постоянно возникали крамольные мысли: явиться на игру, попускать пузыри, сказаться лохом да и ободрать этого чертяку. Теплился этот соблазн в душе Саньки, согревал, но он одергивал себя. Несерьезно. Ненадежный это доход, да и нечестно. А если к тому же узнают – нотаций не оберешься, а то и по сусалам схлопочешь.

Но как же корм? Зерно? Бобовые, будь они неладны!

– На самом деле я не про игру, – сказал Витька, прочитав страдальческие Санькины мысли. – Я знаю, что он шабашит.

– В смысле?

– Так я про то и толкую. Он не только в палатке промышляет, но и калымит на стороне. Разговорились как-то за жизнь, он и спросил, нет ли еще пацана, чтобы был честный, крепкий и неболтливый. Пошли, а?

– Лавку треба подломить? Иль на стреме постоять? – хмуро спросил Санька.

– Кто о чем, а вшивый о бане, – огрызнулся Витька. – Сам пойди и спроси, если моему слову не веришь. Чего со мной, дураком, говорить?

Санька колебался. Конечно, не о воровстве речь, Витька завязал наглухо. Подзаработать, стало быть… Заманчиво. Только ведь надо знать – где и с кем сговариваться. Ведь шабашников со стороны нанимать не каждый решается, а те, что уже работают, к себе не всех пускают – и своя опаска имеется, и делиться неохота, и работы не всегда на всех хватает. Нарвешься на урок или пьяниц – те и прибить могут.

Но если Цукер имеет блат и Витьке предлагает подкалымить, сам приглашает – это другое дело. Маслов не тот человек, чтобы абы с кем водиться.

Абы с кем. Вот именно. Был еще один факт, который настраивал Приходько против Цукера: с ним водил дружбу Анчутка – и ручкались при встрече, и о чем-то перетирали нос к носу.

Сам Санька с Яшкой более не знался, и после достопамятной потасовки на школьном дворе тип этот забыл к ним дорогу, хотя Санька все-таки подозревал: где-то мутят они со Светкой. С сестрицей он пытался потолковать, и не раз – настораживали ее безропотность и показная покорность. Не к добру это.

Витька напомнил о себе:

– Чего набычился? Мыслишь, аж мозг скрипит? Я тебе еще раз предлагаю как другу – пошли бригадой, поработаем. Говорил с Цукером, он сказал: халтуры всегда много, рук не хватает, а у него на железке свои люди.

– Сам-то пробовал уже?

– И не раз.

– Хоть бы что сказал! – возмутился было Санька.

– Я и говорю, битый час толкую тебе, – заметил Витька. – Я ж не ты, и сам не жрамши сидеть не стану, и маме не дам. Была бы какая скотина у меня – и та бы не голодала.

– Но-но. Голодал ты больно, много знаешь.

– Голодал, как все, не в том дело.

– А в чем?

– В том, что ты со своими принципами мало что выиграешь.

– Ну а вляпаемся, Витька? – спросил Санька. – Забыл?

Маслов поежился, но уверенно возразил:

– Ничего я не забыл. Потому и все проверил заранее на себе и теперь тебе как другу спокойно говорю: дело чисто.

– Ты ж его не знаешь.

– Я и тебя раньше не знал. А этот – надежный, не бродяга. В библиотеку, кстати, ходит.

– Не гони.

– Ольгу спроси, коль мне не веришь.

– Так небось затем и ходит, клинья к ней подбивает, – буркнул Санька.

– С Колькой-то поподбиваешь, пожалуй. Нет, дело-то было, разбежался – да ему быстро разъяснили, что к чему. Теперь они с Ольгой дружат, о книгах толкуют, о поэзии всяческой, о прочем неясном.

Санька насторожился: а не от того ли Светка зачастила в библиотеку? Причем не берет книжки на дом, как нормальные люди, а сидит там читает. Уж не в этом ли соль, не новая ли симпатия? Ох, нелегкое это дело – присматривать за сестрами… От этой мысли бедный Приходько взбеленился: «Да ну и хрен с ней! Что я ей – сторож? Запирай ее не запирай, все равно свалит. Пусть хоть с кем мутит, лишь бы не с Яшкой».