Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Ну да! Что уставился?

– Ничего я.

– Вот и ничего! Сдаем мы, и не думай, что так и будешь на стариках выезжать, – назидательно сказал Сорокин и приставил к носу Санычеву оптику.

– Слушай, если и не оно, то очень похоже. Прямо копия. Тоненькое, камушки по кругу. Так, а что за история с ним, Ваня? Ориентировка?

– Ну если детективами интересуетесь, то так, – Остапчук отыскал нужную бумагу, сверился. – Скупку приятеля вашего в ту же ночь ограбили, взяли тряпки-меха.

– Понятно, он сам утверждал, что только тряпье у него.

– А то как же, – ухмыльнулся сержант, – нешто сам на себя донесет?

– Глазки-то поблескивают, Ваня, да ручки трясутся, – поддел капитан. – Ну-ну, выкладывай до конца. Вижу, я вам помог своим рассказом?

Поднял голову, встретились три хитрых глаза, друг другу подмигнули, друг друга поняли.

– Так вот. Колечко это трофейное, украдено у генеральши Марковой, она утверждает, что похитила обиженная домработница. И такое же, очень похожее, я видел у нашего общего знакомого.

– Кто таков?

– Канунников, он же Анчутка. А до того он, мерзавец, где-то прошлялся два рабочих дня, на которые как раз и выпадает…

– Гоп-стоп на скупку, – закончил Акимов, но тут же отметил: – Погоди, Ваня, не вяжется. Если бы это Яшка, то не стал бы добычей перед тобой светить.

– Так я и не говорю, что это он, – возразил Саныч. – И да, он его от меня и не прятал.

– Откуда же оно у него, он сказал? – спросил Сорокин.

– Говорит, выиграл в карты.

– Руки бы ему повыдергать, – мимоходом заметил Сергей.

– Да соврал, наверное, – предположил Остапчук.

– И язык.

– Что «язык»? – не понял Сорокин.

– Язык бы ему тоже вырвать, – пояснил Акимов, – чтобы не брехал попусту.

– Что, Серега, личная неприязнь? Ай-ай-ай. А мальчик старается, нам помогает…

– Это что за новая хохмочка? – поинтересовался Николай Николаевич.

– Эти двое – Пельмень и Анчутка. – Теперь в комсомольском бригадмиле, – пояснил Остапчук.

– Они ж сопляки.

– Зато документы взрослые. Нарисовал покойничек Кузнецов, хорошие.

– Ох уж этот патруль, – вздохнул Акимов. – Вроде дело-то хорошее задумали, а нате, во что вылилось: теперь пол-Москвы в курсе, что дружинники по подворотням баб грабят. Полная дискредитация идеи.

Сорокин недовольно заметил:

– Так что волынку тянуть? Надо взять этого умника и потолковать, чего медлишь?

– Не толковать надо, а выпороть – и в колонию, – поправил Саныч. – Гнилой насквозь, безнадежный.

И, с шутовским отчаянием махнув пятерней, разлил по новой.

Сорокин, по рассеянности приняв стакан, чокнулся, выпил и закусил. Потом вспомнил:

– Нельзя же мне больше… Выпороть-то было бы полезно, но презумпция невиновности как же?

– А вот покамест невиновный Машкин чего ж в холодной у нас мается?

– У него дебош, помнишь? Чего это у тебя, между прочим, за помойка? – спросил Николай Николаевич, кивая на стол. – Старые дела или новые?

– Это все из карманов Мироныча. Ах ты, мать честная, опись-то доделать нужно, – спохватился Саныч, поспешно дожевывая круто посоленный хлеб, – а то ж протрезвеет – скандалить начнет.

– Пособим, Ваня, не плачь. Поможем, товарищ и. о. начальника отделения?

– Всенепременно, – воодушевленно пообещал Акимов, разлепляя сонные глаза.

– Раз так, то садись и пиши, – скомандовал Николай Николаевич. – У тебя почерк красивый. Я диктовать буду.

Остапчук аж ручки потер.

– Итак, записывай. Пуговица круглая, коричневая, с двумя дырками, бэу – одна штука, в примечании можешь отметить, что со следами грунта. Пуговица металлическая, на ножке, гладкая, по границе – ободок, бэу – одна штука. Пуговица бельевая, сломанный край, белая, две дырки, бэу…

– Может, сразу их оптом записать? – не выдержал Акимов.

– Ага, держи карман шире, – вмешался Саныч. – А ну как хотя бы одна пропадет, а он ее за самую шпионскую почитает? Ведь анонимку накатает куда следует, мы же по шапке получим.

– Точно, – подтвердил Сорокин. – Анонимки – это Миронычев конек, нечто вроде увлечения на досуге… как это в психиатрии? Кверулянтство [513] .

– Кверу… красиво. Запомню, – пообещал Саныч.

– Запиши, – посоветовал капитан. – Далее. Скрепки канцелярские, зацепленные одна за другую, в количестве семи штук, бэу. Шпилька женская, бэу, разогнутая. Сушеная рыба типа лещ, завернутая в газету «Гудок». Ремень мужской, бэу, кожаный, черный… Сколько веков он его носит, весь потрескавшийся, в руках разваливается. Шнурки, бэу…

513

Непреодолимая сутяжническая деятельность, выражающаяся в борьбе за свои права и ущемленные интересы (как правило, мнимые или преувеличенные).

– Все, что ли? – спросил Акимов, понимая, что пауза как-то уж очень затянулась.

Сорокин не отозвался, Сергей поднял голову и увидел, что руководство, опершись кулаками в стол, задумчиво взирает на шнурки.

– Николай Николаевич, что?

– Да та-а-а-ак, – протянул капитан. – Саныч, кто шнурочки изымал?

– Я.

– А из ботинок кто выдергивал?

– Сам и вынул Мироныч, не барин, а что такое?

– Узелок занимательный. А он что говорит, где был во время предполагаемой смерти?

– Машкин утверждал, что тем вечером в кино ходил, кина-то, правда, никакого не было, – отрапортовал Остапчук.

– Как так?

– Плакат о показе фильма повесили заранее, но в тот же вечер сеанс отменили. Зал заняли под партактив…

– Может, он был на заседании? – тотчас спросил Сорокин.

– Не знаю. Не проверял.

– Ага, понял, – кивнул капитан. – Впрочем, это сомнительное дело, его побоку. А вот узелочек. Второй уж, и характерный… К чему бы такой?..

Более он ничего не сказал и от предложения остаться переночевать отказался:

– Нечего собак дразнить. Мало ли, нагрянут с проверкой – а меня и нет. – Напомнил: – Сережа, наутро Машкина отпустить не забудьте. И насчет Анчутки все-таки…

Давая последние наставления, капитан открыл дверь – и нос к носу столкнулся с Надей Белоусовой, которая, как выяснилось, некоторое время топталась с той стороны в коридоре, не решаясь войти.

Увидев Сорокина, она заметно приободрилась и обрадовалась.

– Доброго вечера… э… Николай Николаевич, а вы к нам насовсем?

– Нет, Надюша, это вы к нам, а я отсюда, – капитан галантно посторонился, пропуская посетительницу.