Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Стой, Света. Этот, который вышел из дома… так?

– Да.

– Он вышел, увидел тебя… он тебя что, видел?

– Не думаю, темно было.

– А ты его?

– А я его… нет, не видела, – призналась Светка. – Он такой лысый, квадратный. Лица-то не видела, свет с железки сзади был. Ах, да. Пуговицы блестели форменные.

– Форменные. А может, увидела, что-то на них нарисовано?

Светка помотала головой.

– Тогда правильно боишься, только слишком сильно не надо, – подумав, посоветовал Колька. – Одной вот шляться точно не стоит. Ну-ка, глянь на меня.

Он, ухватив девчонку за подбородок, критически осмотрел ее мордашку, достал платок, плюнул на него и потянулся было к Светкиному лицу. Она в панике завертела головой.

– Да шучу я, дура, – успокоил Колька и погнал ее домой.

Водворив Светку под Санькин надзор и под сень отчего дома, он заскочил к себе, что-то наплел матери – и снова отправился на улицу, держа путь в сторону железнодорожной казармы.

9

От недавней встречи с дорогим начальством – которое с первого же знакомства и до недавнего времени ругалось, унижало, окрестило недоопером и прочим – на сердце у Акимова потеплело. Это с одной стороны. С другой – при одном взгляде на капитана становилось ясно, что как раньше уже не будет. Теперь придется за все самому отвечать и себя же винить в промахах. Сорокин увял, выглядел очень плохо, худой, серый, и пусть глаз, как и прежде, смотрит по-орлиному, видно, что боевой биографии приходит конец, дальше разве что мемуары писать.

Было бы интересно почитать его мемуары. Сорокин о себе и своем жизненном пути прямо никогда не говорил, о прошлых подвигах не распространялся. Да что там, точно даже не было известно, сколько ему лет.

– Ваня, сколько лет Николаичу? – спросил Сергей.

Остапчук, который порядком запарился, водворяя Машкина на отдых, огрызнулся:

– Я тебе что, справочный стол? Почем мне-то знать?

С протоколом о пьяном дебоше он справился быстро, дело привычное. Теперь он корпел над описью всего изъятого у задержанного имущества. Зная Машкина не первый год, он был в курсе, что это необходимо: протрезвеет, заявит на голубом глазу, что вредители в погонах у рабочего человека похитили последние крохи, и пойдет заниматься любимой писаниной «куда следует» – с него станется.

В карманах же у Машкина было пестро и разнообразно. Набор вещиц из карманов путевого обходчика мог бы сделать честь даже приснопамятному Вите-пестренькому, городскому дурачку, обожавшему навешивать на себя всякое. Разница лишь в том, что у Машкина был пунктик на пуговицах разной степени подозрительности, вот они-то, бережно завернутые в бумажки, занимали полстола.

Остапчук пыхтел, проводя инвентаризацию хлама, Акимов, вздыхая, страдал по поводу того, как в письменной форме изложить происшедшее.

Тут, как в старые добрые времена, неслышно и внезапно возник капитан Сорокин.

– Что, братва? Трудимся? – бодро вопросил он и, не дожидаясь ответа, одобрил: – Молодцы, молодцы. Давайте прервемся, чайку погоняем.

Чаем не обошлось, слишком много всего надо было обсудить.

– Я тебе, Иван Саныч, по гроб обязан, – серьезно говорил Сорокин. – Если бы не ты – мне не с вами тут сидеть, а совершенно в другом месте. Еле отмахался от стаи товарищей.

– То есть?

– То и есть. Заявились. Сперва особист, забавник такой, сопляк, по-отечески задушевно ставил разнообразные вопросы: кто такая, почему у тебя была. Ну и, само собой, где пребывал ввечеру, в период времени, совпавший с предполагаемым моментом смерти. На ковер вызвали, уже скоро. – Вздохнув, покаялся: – Уж извини, зря рявкнул на тебя.

– Да что там, – свеликодушничал Остапчук и тотчас спросил: – Где были-то, Николай Николаевич?

Сорокин пригубил полстопки, отставил:

– Дожил. Теперь не больше полсотни в день. Надо растягивать. Что ж, расскажу, нечего темнить, тут только стыдиться. Я ждал, что она в госпиталь приедет, – не дождался. Побесился, побегал по потолкам и решился – женюсь, не хочу один помирать. Рассудил так, что поостынет, не сегодня, так завтра непременно приедет, я ей кольцо и вручу. Ромео на пенсии. И денег-то с гулькин нос! Да и где купить-то и когда? Днем процедуры, обходы. Тут черт меня и дернул… в общем, сбежал я из больнички, чтобы кольцо купить.

– Вечером? – машинально удивился Акимов и тотчас язык прикусил, увидев, что лысина капитанская начинает багроветь.

– Я не в Ювелирторге его брал, – напряженно, хотя и вежливо отозвался Николай Николаевич. – В скупке, на бульваре.

– Рождественском? – невинно осведомился Остапчук.

– На нем. Заведующим там давний мой должник, можно сказать, крестничек [512] . А ты, между прочим, откуда… ах ты, жук-многознатец!

Иван Саныч ухмыльнулся:

– Не один вы у нас умник. Да и просто все: пешком от госпиталя это бульвар ближайший, и, потом, случайно получилось, слово за слово и выяснил. Только, Николай Николаевич, неувязочка: скупка там не ювелирная, тряпки.

512

Жарг. – тот, кого посадил первый раз.

– Во-о-о-т, не ювелирная, – подтвердил Сорокин, также усмехнувшись. – Официально только рухлядь мягкая принимается. Подбарыживает заведующий, мимо кассы скупает золотишко да камушки.

– А вы откуда…

– Я ж говорю – старинные друзья. Не перебивай, слушай внимательно, – терпеливо повторил капитан. – К нему-то и подался, объяснил ситуацию. Он говорит: так вот как раз для вас. Недорого прошу, и можете в рассрочку. Так вот впервые и взял ворованное.

– Почему ж ворованное-то, Николай Николаич, необязательно, – пробормотал Сергей (который, чтобы Вере купить достойное колечко, снес в ломбард часы и там же нужное и купил).

– Какое ж еще у него могло быть? Видите, как все просто и быстро. Только-только был честный человек, мог по улице ходить, глаз не пряча – и вот уже нет, меченый. И даже не надейся, что никто не узнает, совесть – это не поповские выдумки.

Замолчали. Остапчук вновь наполнил стакан ровно на полсотни, капля в каплю, капитан выпил, теперь залпом.

– Бреду, значит, по бульвару, а внутри уже закипает всякое глупое. Когда не прав, первое дело – виноватого найти, так ведь? Вот и точит меня: вот ты и вор, а ради чего псу под хвост столько лет беспорочных? Не ради жизни на земле, светлого будущего, детишек голодных – ради юбки! На что это все? Жил ведь без нее – и жил бы дальше, велика царица.

– Так она ж, надо думать, и не требовала кольца-то, – снова встрял было Акимов и тотчас заткнулся.

Сорокин отбрил:

– Спасибо, напомнил. Так и есть, не требовала. А гордость куда девать? И себя всегда выгородить найдешь чем. Внутри бедлам. Зашел я в будку, снова начал ей названивать, чтобы получить решительный ответ. Соседки говорят – нет ее, на моей квартире никто не отвечает, даже Мироныч. Время между тем позднее. И Машкина нет – что, думаю, неужто дожал? Или решила отомстить мне? Ох, я и взбеленился… что ж такое, они там шляются, а я, как дурак, с хапаным кольцом. Поскакал обратно к барыге и кольцо вернул. Передумал, говорю, жениться.

– А барыга что?

– Что-что. Одобрил.

– Стало быть, вернули, – улыбнулся Остапчук. – Все легче.

– Кому как, Саныч. Кому как.

Сержант, очевидно наслаждаясь моментом, выложил на стол фото:

– Не это ли колечко часом?

– Раскрываемость повышаем за счет родного руководства! – засмеялся Сорокин, но фото взял, посмотрел, держа руку поодаль. – Ни пса не разберу. Очков нету?

– А то как же, – Саныч извлек из нагрудного кармана свои окуляры, огрызнулся на Акимова: