Благие намерения

–  А это?
– Она кивнула на подушку, под которую он сунул подарок.
– А молнии?..

–  Это не молнии, - буркнул он.
– Тианги сказал, что это ракеты.

–  Что?!

–  Ну… Как бы это тебе объяснить? Ты ведь ни разу не была на празднике в Харве…

–  Я видела ракеты на празднике в Зибре.

–  А! Ну вот… У нас это игрушки, а у них оружие… Поняла теперь?

–  Поняла… - тихо ответила Алият.

–  Что ты поняла?

Алият помотала опущенной головой: то ли чтобы прийти в себя, то ли просто сбрасывая повязку. Бесцеремонно отобрала чашку и выпила остаток вина залпом. Взвесила посудинку в руке, как бы прикидывая, куда зашвырнуть.

–  Я поняла, что с ними нельзя ссориться… - надломленным голосом сказала она.
– Колдуны, не колдуны… Не дразни их, слышишь? Соглашайся!

–  На что? На мятеж? На новую смуту?

Алият поставила чашку на ковер, нахохлилась, зябко повела плечами.

–  Все-таки я тебя не понимаю, - призналась она, покосившись на чумазое изваяние государя.
– Ты ненавидишь Улькара. Ты в него прошлый раз посудиной бросил разбить грозишься… Ну так они же тебе это и предлагают поднять против него бунт! Что тебе еще нужно?..

Медленная судорожная усмешка покривила смуглое длинное лицо Ар-Шарлахи.

–  Если, ненавидя Улькара, - тщательно подбирая каждое слово, изрек он, - я буду вести себя подобно Улькару то чем я лучше него?

Алият с напряженным вниманием вобрала глубокую эту мудрость, но, судя по оторопелому выражению лица, постичь ее так и не смогла.

–  Ну вот что ты сейчас сказал?
– не выдержав, взорвалась она.
– Ты же сам не понимаешь, что ты сейчас сказал!.. И хватит пить!

С видом покорным и разочарованным Ар-Шарлахи дал себя обезоружить. Алият была вне себя.

–  Просто чистеньким быть хочешь!
– злобно перевела она сложные логические построения Ар-Шарлахи на общечеловеческий язык.
– В крови по брови, в дерьме по брови, а все еще из себя что-то строишь!.. Пальмовая Дорога только знака ждет! Голорылых - ненавидят! Ты уж мне поверь, я-то знаю…

–  Можно подумать, я не знаю… - проворчал он.

–  Главное, сам же говоришь: ничего с тебя за помощь не возьмут!..

–  Как это не возьмут? К морю вон выходить запретили…

–  Оно тебе нужно?

–  Нет. Просто не люблю, когда что-нибудь запрещают.

–  Я с тобой с ума сойду!

–  Конечно, сойдешь. Куда ж ты денешься?..
– Ар-Шарлахи поднялся и двинулся к двери.

–  Ты куда?

–  Куда-куда… Вино вон отобрала!.. Пойду хоть по палубе прогуляюсь…

–  За борт смотри не свались!..

Оставив этот последний выпад без ответа, Ар-Шарлахи вышел в шаткий коридорчик и по играющей под ногой лесенке выбрался на палубу. Угрюмо оглядел качающийся настил мачты. Кругом деловитая осмысленная суета, всяк занят своим делом. Неутомимой Алият все-таки удалось приучить бунтовщиков и каторжан к порядку. Втайне они ее ненавидели за настырность и, не будь Шарлаха, разорвали бы, наверное, в клочья при первом удобном случае.

Хватаясь за снасти, Ар-Шарлахи побрел по настилу, краем уха ловя обрывки приглушенных, торопливо прекращаемых при его приближении разговоров.

–  …не отверни он тогда, шел бы сейчас с нами…

–  …а эти дурачки - тоже додумались, за борт попрыгали… Ну и где они теперь?..

–  …я тебе говорю! Привели его прямо к молоту, говорят: «Видишь? Вот так и с Улькаром будет…»

– Ну?

–  Ну вот тебе «ну»! Поднимай, говорят. Пальмовую Дорогу, даже не сомневайся!..

–  Шорох! Повязку прикуси!..

Ар-Шарлахи подошел к катапульте вплотную. Оба разбойничка, пряча глаза, усердно протирали и смазывали боевую машину, еще вчера казавшуюся такой грозной…

–  Горха!
– негромко позвал Ар-Шарлахи, и рослый разбойник вскинул невинные, с вывороченными воспаленными веками глаза.
– Ты откуда знаешь про Пальмовую Дорогу?

Горха выпрямился, помялся, комкая в корявых ручи-Щах ветошь.

–  Да говорят… - уклончиво отозвался он.
– А сам что об этом думаешь?

–  Ну что… - Разбойник неловко пошевелил плечища и зажмурился.
– Как бы он там, в Харве своей, ни злобствовал, а против кивающих молотов не попрешь! Вон они как Лако-то спалили… Аж жуть берет!..

–  Да нет, я не о том. Это все понятно: кто сильнее с тем и дружи… А вот по справедливости - как?

–  По справедливости?..
– Горха помедлил, по всему видать, повертывая так и эдак свои корявые простые мысли.
– Давно нам пора от Харвы этой откалываться. Я ж к тебе не из-за разбоя пошел. Все, думаю, поменьше голорылых будет… А то - ну что ж это? Богом себя объявил, храм порушил… А что молчали все… До поры молчали… Ждали, когда кто-нибудь вроде тебя объявится.

Глава 26 ВОЙНА ОБЪЯВЛЕНА

Ирва, как всегда, оказался прав. Единственное, в чем можно было упрекнуть прозорливого секретаря, это в удивительной мягкости выражений. «Не в духе». С тем же успехом к песчаной буре можно было применить глагол «веет». Попросту говоря, государь обезумел. Во всяком случае, таким его досточтимый Тамзаа еще не видел.

–  Теперь понятно!
– задыхался Улькар, мечась по кабинету.
– Вот теперь все стало на свои места! Все!.. А ты… - Он повернулся к досточтимому, неистово вонзая палец в воздух.
– Если окажется, что и ты с ними заодно…

–  С кем, государь?

Улькар не слушал. Запавшие глаза его, полные ужаса и ярости, то метались по сумрачно-лиловым шелкам, то надолго въедались в груду свитков на столе, в стеклянный канделябр кимирской работы, в растерянного до потери страха сановника.

–  Ну конечно… - упавшим голосом говорил Улькар, и пальцы его бессмысленно танцевали в воздухе.
– Это их человек! Он служил им с самого начала… Иначе бы они просто сожгли его! А они не сожгли! Подумай, они отказались его выдать!..

Внезапно государь смахнул со стола пергаментные свитки недописанных законов, зацепив заодно и стеклянный канделябр. Звон и грохот были смягчены ковром, но незамеченными, естественно, не остались.

–  Что?!
– пронзительно закричал Улькар на влетевших в покои и тут же попятившихся стражей.
– Вон отсюда!..

Четыре громады, шелестя черными шелками, поспешно ретировались, и государь обессиленно опустился на стул с высокой резной спинкой.

–  Итак, - язвительно кривя сухие губы, заговорил он после продолжительного молчания, - сначала, как ты утверждаешь, подменили Шарлаха… - Государь приостановился и бросил суровый вопросительный взгляд на сановника.