Благодать

Колли говорит, попроси у него щепоть, чего ты, давай.

Не буду.

Попроси, попроси, попроси…

Всматривается в долгое смаргиванье. Говорит, пора б тебе заткнуться, а? Открывает глаза, видит, что дядька смотрит на нее, лицо над трубкой растерянно. Это что? спрашивает.

Она озирается. Что – что?

Ты только что мне сказал заткнуться.

Я сказал, пора б уже затянуться, а? Улыбается, извлекает из кармана трубку. Не угостите щепоткой, мистер?

Погодя говорит, а звать его Дарки [42] . И скажу я тебе, дорога эта болотная – чисто для отвода глаз, не более того. Мы ее роем только для того, чтоб нам работу давали. Говорит ей, что этот участок называется Пахота. Говорит, никто не знает, где она кончится. Это еще не прикинули. И десятник тут не знает, что делает и откуда взялся, и никогда-то на дороге работать его не звали, это уж точно, но получать деньги от Короны он вполне рад. Кто-то говорит, эта дорога перевалит за горы и дальше через пролив в Англию и дальше небось к Китаю, где наткнется на Великую стену и дальше пойдет в ад, потому что все дороги ведут туда и потому что люди рождаются, чтоб копать их, и больше ни для чего. И пока волынишь, делай ровно столько, чтоб смотреться занятым, но не более того. Береги силы, сынок, и пенни свои неси лукавому.

42

Имя Дарки (Darkey, «темный») восходит к ирл. О Дорхай (O Dorchaidhe), «потомок Дорхи» («темного»).

Она думает, работа эта вполне себе легкая, туда-сюда катать в тачке колотый камень. Выучилась приглядывать за расходом сил, прохлаждаться с тачкой, когда на нее глазеют, глазеет в ответ. Ленивые часы мыслятся в пайках хлеба. Она смотрит за теми, кто к работе не годен, до чего замордованы они прозиманьем, однако ж трудятся за пределами остатков сил. Прикидывает, почему Дарки не подходит к ним и не говорит, чтоб не спешили или же чтоб вообще не работали. Приглядывает за теми несколькими женщинами, кто трудится наравне с мужиками. Смотрит на тетку с младенцем на спине и хочет потолковать с ней, но если заговорить, думает она, решат, что ты тетка. Затем случается так, что та тетка проходит мимо, и слышит свои слова: крепко ль мешает ребенок? Тетка смотрит на нее странно, и Колли хохочет. Блядская идиётка, говорит он, что за пацан задаст такой вопрос?

Слышит названия всех селений, откуда эти люди. Кому-то досюда целый день пешего хода. Нортвуд. Друмрайен. Страгеллифф. Индиго. Шанноу. Корракейн. Место под названием Килнарвар, коли удастся спихнуть такое с языка. Говорит им, что она из места, что зовется Раш. Кто-то спрашивает, это который? Дарки, что ни день, зовет ее своим хохонцом, хотя ей кажется, что смеха ее он ни разу не слышал. Он треплет ее за щеку, дает по щепотке от своей четвертушки табаку. Показывает на теток-работяг. Говорит, сучки эти шли б домой со своими малявками, а не отнимали б у мужиков работу. Ей дома быть надо, собирать харчи к ужину. Ты б с какой покувыркался б?

Плюх-грузный звяк монет. Королевина голова у тебя на ладони. Теперь можно позволить огню гаснуть, если есть такая необходимость, бо купила она спичек и тоскует весь день по запаху хлебной лавки. Ту первую полную буханку она сжирает, не успев добраться до дома. Говорит Колли, надо хлебнуть воды, я себе жуть как мозги пересушу.

Колли спрашивает, у чего нет начала и что никогда не кончается, существует для того, чтоб прекращать голод, но чем больше этого делаешь, тем голоднее становишься?

У себя в лачуге, что ни ночь, спать мертвецом.

Она вскидывает взгляд на двоих мужчин, смеющихся над упавшим камненошей. Эк один стоит над упавшим, хохочет во все зубы. Воздух, пахнущий древней землей, вдруг пахнет лихом, люди повертываются посмотреть, кто-то подходит ближе. Она смотрит, как упавший поднимается, смеющийся человек говорит ему что-то, и ладони упавшего грозят свернуться в кулаки.

Колли говорит, я слышал – он назвал того человека китогом [43] .

43

Искаж. от ирл. ciotog, букв. левша, здесь: неуклюжий человек, неумеха, растяпа.

Не может она объяснить, что чувствует, когда видит, как встает тот упавший. Лицо его. Мимолетная тень знания или узнавания, бо она чувствует, что знает его, но объяснить это не в силах. Он юн, едва ли мужчина, думает она, и все же в усах человека постарше, подковой вокруг рта, экий вид юнца, пытающегося смотреться старше. Платок на шее у него ярко-красный. И тут пронизывает ее холодком. Он полностью повертывается к ней, и она видит его правую руку, как висит она, усохшая до полруки, словно застыла при рождении, два пальца на ней всего, тронутые в уродстве их благодатью быть похожими на шею птицы.

Кто-то кричит, давай, Барт, не спусти такое.

Смотрит на громадный камень на земле, прикидывает, как этот малец Барт взвалил его себе на спину. Странное его самообладание, когда он смотрит в лицо человеку, сбившему его с ног. Отряхивается здоровой рукой, утирает рукавом пот с усов. Долго не возникает у него на лице ничего. Затем говорит, я всего лишь монету добываю, а ты хочешь, чтоб я сгинул. Ничего ж я тебе не делал.

Она смотрит, как тело второго словно бы наливается ожиданьем расправы. Он говорит, и что ты с этим собираешься поделать, мудень ты шуйцерукий?

Воздух стягивает все рты до мелкой одышки. Колли шепчет, он убьет калеку. Она прикидывает, почему никто не зовет десятника. И тут калека отвечает за себя. Он так спор, что она и не видит, что в руке у него нож, извлеченный сбоку справа, нож, держомый наоборот, чтобы поймал он не солнце, а того, второго. Увлекает его наземь, и нож проделывает быструю свою работу. Когда он встает, люди принимаются смеяться. Кто-то говорит, славный малый ты, Барт. Второй медленно воздвигается на ноги, словно дурак бестолковый, рот раззявлен, а затем склоняется и подбирает с земли кусок своего уха. Расталкивает толпу, а вокруг калеки по имени Барт собирается троица мужиков, все хлопают его по спине. И вот уж среди них десятник, тянет за поле шляпы, потирает руки. Ребятки-ребятки, вы в другой раз предупредите заранее, чтоб я денег мог поставить.

Весь день со странной зачарованностью наблюдает она за ножевым бойцом. Как он ходит, каждый камень уравновешен во впадинах у него на спине. Бесполезная висящая рука. Дарки подается к ней с этим его щекотным смехом, изумленно трясет головой. Этот парняга Джон Барт, говорит он. Дурное заклятье на него при рожденье наложили.

Она просыпается и думает, что, возможно, помирает. Эта острая боль у нее в потрохах. Не рабочая это боль, думает она, не та, что не отступается от мышц, и не от голода. Думает, может, ее отравили. Думает о некоем зле, что крошит ей нутро. Встает у окна лачуги, смотрит, как раскрывается восход, сегодняшний свет, словно свет, отраженный из какой-нибудь преисподней, последний изо всякого света и не первый в этом дне.

Колли, говорит она, кажется, я помираю.

Глупая ты сучка, я ж говорил тебе вчера не лопать весь хлеб в один присест.

Позднее тачка становится продолжением боли, что начинается у нее в спине и проникает ей в бедра, пробивает руки насквозь и сливается воедино с везомым грузом. Она воображает, как ее тело валится гнить, словно жижа болотной почвы, всех оттенков бурого. Думает о том, что как-то раз сказал Дарки: земля эта была когда-то древним лесом, сгнившим до торфяника. Она вперяется в землю и прикидывает, как долго нужно дереву, чтобы сгнить и стать волокнистым бурым торфом, сколько тысяч деревьев и за сколько тысяч лет, и вдруг видит кривые деревья Блэкмаунтин и как через тысячи лет все оно может быть там.

Говорит Колли, мне надо присесть. У меня ляжки отваливаются.

Ловит себя на том, что наблюдает за Джоном Бартом, надо б еще поглядеть, как забирается он под камень, до чего любопытно, думает она. Наблюдает с тайным желанием, чтоб кто-нибудь допек его, посмотреть, до чего спор он с ножом. Наблюдает, как скидывает он камень со спины, выпрямляется прикурить трубку, откидывается, хохоча с кем-то рядом. Дважды видела, как подходит он к нарядчику и устраивает тарарам насчет чего-нибудь негодного.