Благодать

Он вдруг останавливается, опирает сапог о забор, затягивает шнурки большим и указательным пальцем.

Колли говорит, вот те нахер… ничего себе фокус-покус, как думаешь, научит он нас такому?

Она думает, что там ни говори о нем, а люди на дороге к нам не лезут. Если люди считают его проклятием, значит он вроде как защита.

Ступню ей донимает зуд, но Барт не сбавляет ходу. Без единого слова она останавливается и палочкой чешет, где зудит, слышит, как чертыхается Барт. Дорога идет через деревню, и она думает, что тут никакого прозиманья. Добротные дома выкрашены в дерзкие цвета. В одном-двух дворах гуляют отзвуки свиней. Псы полноголосы – трое лают не на этих чужаков, а на призраки, на шевеленье ветра, ни на что в особенности. Тут Барт останавливается и подает ей знак, чтоб подождала возле привязанного ослика, вперившегося в терпение.

Колли говорит, опять ты, недорослик!

Она повертывается к Барту и говорит, нечего мне указывать, что делать, зачем мы тут останавливаемся?

Но Барт уже зашел в дверь на щеколде и закрыл ее за собой. Она таращится на захлопнутую дверь, в гневе сжимает зубы. Видит, что это лавка.

Колли говорит, этот мудорукий паршивец ни пенни при себе не имеет.

Она склоняется поколупать пальцем в ботинке.

Ее оглядывают две тетки-гусыни, стоящие в дверях, руки скрестили и смотрят. Парочка говядниц, говорит Колли. Выраженье их взглядов вынуждает ее осознать собственное тело, и она пытается принять другие очертанья, выпрямляется, будто Сара ее грызет, а ну не сутулься, выпрями спину, люди решат, что мы спальпини.

У моста на деревенской околице лодырничает в безмолвии рванина детворы. Она показывает им языки обоих пустых карманов. Стало быть, прозиманье-то здесь есть, думает она. Просто не дают ему войти в деревню.

Колли говорит, скажи-ка, мук, вот, допустим, есть у меня несушка, а у тебя – ослица, твоя ослица съедает мою курицу, что у тебя тогда будет?

Что?

Будет у тебя ослица с яйцами. Хе!

Осел стоит невозмутимо. Она тянется пощекотать ему шерсть на ухе.

Колли говорит, почему ослы не смеются, и вообще звери, раз уж на то пошло, – знавал я одного малого, так он говорит, что у него пес все время смеялся, как гиена, но я что-то не поверил, готов спорить, если то животное разрезать, у него внутри чего-то недостанет, в мозгу ларчика со смехом, мое соображенье насчет смеха такое…

Она говорит, с чего ты взял, что звери не смеются? Он, может, внутри-то смеется над тобой, да только ты не узнаешь ни за что. Ты на их мысли не настроен.

Да и не хотел бы я на их мысли настраиваться или на его мысли, вот этого колчерукого паршивца Джона Барта, говорю тебе, не нравится он мне ни капельки, думает, он умней всех, не слушает никого, в каменюке больше юмора, чем в нем, да и он храпит чересчур, выговор у него этот дурацкий с запада Ирландии, и даже пары кулаков для драки нету…

Она втыкает пальцы в уши, но слышит его все равно.

…и ты видала, какой у него ноготь на больной руке, все равно как у зверя.

Дай ты голове моей покоя хоть раз.

Как думаешь, научит он меня ножу?

Дверь лавки открывается нараспашку, и Барт возникает, сплошь быстрый шаг. Бросает ей в руки сковородку и фунтовый мешок овса, тянет ее за рукав.

Быстрей, говорит, прячь в узелок свой.

Она говорит, хватит меня тягать.

Следом спрашивает, как ты это все добыл?

Он говорит, хватило просто дотронуться.

Она идет мимо детворы, и тут вдруг тяжелое чувство. Решает не смотреть, потому что, если глянуть, придется что-то с ними делать, делиться тем, что у тебя есть.

Колли говорит, глянь!

Она повертывается и видит, как хромает за ними полубегом старикан, при нем какое-то оружие.

Тыкает Барта в спину. Как думаешь, этот вот за нами?

Есть в этом покой, чтобы налопаться от пуза при свете костра. Она тяжела от еды, слизывает кашу с зубов, смотрит, как огонь выпрастывает в ночь языки. Как два мира соприкасаются там, где она лежит, холод ветра и жар костра, и не славно ль было б оставаться в тепле постоянно, хотя одного без другого не бывает. Барт остругивает палочку, а затем хохочет. Та дорога через болото, говорит. Девять пенни в день – что человеку с ними делать? Пару гвоздей себе в сапоги забить, может. Чего вообще утруждаться?

А ты-то сам чего?

Я попал случайно – зашел в эту часть страны, просто глянуть. Надолго оставаться не собирался.

Откуда, говоришь, сам-то?

Он не отвечает, и она вперяется в него и думает, да и ладно, в любом разе. Лучше тьма, и она закрывает глаза и соскальзывает почти в сон, что порождает странные смутные лица, но вновь настороже, когда Джон Барт вдруг вскакивает со своего места.

Так, говорит он. А ну вставай.

Она повертывает голову, насупленно приподнимается на локте.

Он стоит над ней с ножом, тело очерчено костром так, что теперь он иной, думает она, некий искаженный очерк Джона Барта, лицо его едва ли не маска, глаза притоплены сокрытием, и становится он Джоном Бартом чернодушным, близнецом из тьмы, впавшим в безумие или того хуже. Она все еще вглядывается в то, как он держит нож, медленно встает, осторожно, отступает от него на шаг. Он выставляет нож. Бери, говорит. Тянется она медленно, но затем хватает и быстро прижимает к себе. Он вроде бы улыбается, разобрать трудно.

Посмотри на него, говорит он. Видишь? Подойди ближе к свету. Нож должен быть вот такой, как этот, – закрепленный, с двусторонним лезвием. Видишь разницу? От того, который у тебя, проку никакого, только что-нибудь чистить. Надо раздобыть тебе нож в ближайшем городке.

Он забирает у нее нож, втыкает его во тьму. Говорит, нож всегда должен быть под рукой. Смотри, куда я его кладу. Нипочем не знаешь, когда пригодится, пока не пригодится. Вести надо той рукой, в которой нет ножа, это дает тебе пространство для маневра и путает их, хотя этот прием не для меня.

Она хочет скользнуть обратно в тот легкий почти-сон, но Барт вновь сует ей нож в руку.

Говорит, и вот еще что: надо уметь держать нож потной или холодной рукой. Берет ее за запястье. Попробуй.

Она ему, оставь меня в покое, не умею я это.

Он говорит, этому легко научиться.

Показывает ей сперва, как стоять, как защищаться, как читать по глазам другого, как следить за расстоянием до противника. Показывает ей, как ступать вбок и отражать нападенье. Она говорит, не могу представить себе, как проделать все это с настоящим человеком.

Смотри, говорит. Ты можешь направить чужой нож обратно на его хозяина.

Показывает ей, как бить, когда человек открылся.

Она ему, не хочу я этого, никогда.

Он говорит, у тебя может не остаться выбора.

Колли говорит, резани ему по яйцам, забери башку его как трофей!

Она стоит, вперясь в Бартов темный и неясный очерк.

Колли говорит, если он и впрямь на что-то годен, он бы умел метнуть этот нож другому в самое сердце.

Она говорит, как тебе удается хорошо драться одной рукой?