Благодать

Наблюдает за приближением человека, которому предстоит стать счастливым седьмым, видит, что одет он чересчур хорошо. Видит в походке его беду. Солнце на шелковом шейном платке и ярких манжетах, когда складывает он руки и клонит голову, чтоб послушать. Эк он улыбается, когда Отец кричит, дьявол въезжает в город на быке! Она пытается предупредить Отца взглядом, но Отец громокипит насчет фермеров Ирландии, как сами они ополчились против вас, как они утаивали зерно для перекупщиков, как забирали у вас скотину под ложную оплату…

Он переводит дух, и тут незнакомец ловит миг. Чепуха, говорит он.

Отец делает вид, будто не слышит, но все головы повертываются посмотреть на этого малого. Лицо его невозмутимо, рот открывается вновь и произносит то же слово, чепуха, словно вдвигает его Отцу в рот, где оно цепляется ему за язык. Возникает громадная тишь. Странный котоподобный звук исторгается у Мэри Ишал из горла. Грейс слыхала, что священники грозят прихожанам и выгоняют их, разные слова выкрикиваются, пиетисты и тому подобное. Но до сих пор никто еще Отцу вот так не перечил.

Она смотрит, как жжет Отец глазами этого человека, словно одним лишь взглядом можно пожелать человеку погибели. Затем вроде как обращает все это в смех, говорит, что тут у нас, как не сам наездник на том быке? Не говорил ли я, что лукавый прибыл в город?

Мужчина отвечает, я не лукавый, я врач, Джон Аллендер, и меня здесь хорошо знают. Таких, как я, всего один, но позволю себе предположить, что такие, как вы, есть в каждом городе, привязываете свою пеньковую бороду к лику Христову, вещаете лживыми устами о чудесах и всяком подобном.

Кто-то прыскает, и ей кажется, что это, возможно, увечный мальчик, и она б сволокла его за бестолковые ноги да руки б ему изувечила насовсем. А затем она видит, что лицо его страдальческое, наставлено на Отца, а тот вскидывает палец и указывает на человека по имени Джон Аллендер.

Отец говорит, теперь мы знаем, с кем имеем дело. Посланник лукавого стоит здесь среди нас, дерзкий в своей лживой славе. Не уступайте то, что свято, этому псу. Этот наездник на быке, кому дело есть лишь до лжи своего ремесла, священники, что лгут симонии ради и пекутся лишь о богатых своих хозяевах, лавочники, ворующие из ваших карманов, торговцы в сговоре с перекупщиками, чтоб задирать цены и держать вас в живой смерти, чиновники с их кивками да подмигиванием, кто допускает все это…

Он вдруг бросается к Грейс, вытаскивает ее за запястье перед толпой. Позвольте спросить, знаете ли вы хоть одного священника, кто поднимал бы из мертвых? Девушка эта восстала из могилы. Бог явил волю свою и рек, что даст знак слова Своего, что ниспошлет чудо. Мы нашли ее в могиле под Килкорканом, и могильщики тому свидетели. Узрите, говорю вам. Вот лик чуда. Живой пример благодати Божией.

Человек по имени доктор Джон Аллендер говорит, кто сказал, что она была мертва?

Мэри Ишал принимается кричать на него. Я скажу, что она была мертва, я это видела. Мы все это видели. Это правда Божия. Кто вы такой, чтоб сомневаться?

Человек по имени доктор Джон Аллендер говорит, хоть кто-то подтверждал ее смерть? Много есть горячечных, кто с виду похож на мертвого. Подносили ли зеркало к губам ее?

Вид на Отцовом лице способен обратить живого во прах. Он повертывается и вперяется в Грейс, словно волею своей приказывая ей говорить правду этой благой вести, но как заговорить, если слова нейдут, думает она, да и в любом разе, что тут скажешь, если ничегошеньки не помнишь, и, может, не была ты мертва, может, спала ты, кто я такая, чтоб говорить, да и как сказать мне это? Быть может, этот доктор Джон Аллендер вообще-то и прав.

Вот тут-то Отец проталкивается сквозь толпу и подходит к старому измученному мулу. Возносит кулак и дважды тяжко лупит животному по голове, и мул испускает звук древнего ветра, падает на колено перед Отцом, словно в покаянии. Эк Отец оборачивается, озаренный яростью, принимается орать на толпу, каждый из вас здесь мул, вы принимаете удары, один за другим, стоите, глазами хлопая, глядя на собственное растление. Пусть Бог поразит каждого из вас. Рука его в крови, и Мэри Уоррен целует ее, и остается лишь звук ветра, что точит себя о всякий камень в городе, окна уже потемнели, а дождь вносит запах отчаяния и запах корзинного хлеба в каждый нос и рот.

Сон приходит половодьем с высокой горы Божией, уносит ее рекою крови, кровь быстро добирается от стоп до пояса и все подымается, сжимает грудь, превращается в красный рот, что тянется к шее и дальше, и несет ее вниз, пока не впивает она кровавую воду, всплывает вздохнуть, но вновь погружается, говорит себе, это утопление, – плывут в воде дохлые крысы и неведомые звери, и зверей таких она сроду не видывала, чернотелые с глянцевитыми зевами, и она смутно видит из-под воды чью-то руку, рука хватает ее за ногу, рука тянет ее вниз, в кровь, и она видит лицо, это лицо Колли, теперь он похож на Барта, и она видит других беспомощных, несомых водою, безмолвных, и тут обнаруживает, что лежит на камнях, залитых кровью, и пытается проснуться, видит человека, именуемого доктором Джоном Аллендером, тот качает головой, она видит, что человек этот старик Чарли, и он пытается говорить, и она знает, что он хочет сказать, что отвезет ее на веслах обратно через речное устье, но сперва тебе надо вернуться…

Она проснулась. Комната заливает черноту свою ей в глаза. Она слышит тихое шмыганье носом, то Мэри Уоррен плачет на своем тюфяке. Грейс лежит неподвижно и пытается услышать сон, думает, может, она кричала во сне. Вкус кровавой воды все еще грезит сам себя у нее во рту. Она думает, сны, они ненастоящие, но то, что ей снилось, было до того настоящим, что она чувствует себя мокрой с головы до пят, пытается сесть и вот тут-то осознаёт это, влагу у себя между ног. Трогает и потрясена пониманием: это возвращение ее крови, ее женского проклятия, не может вспомнить, сколько этого не было, целый долгий год, не меньше.

Она уставилась в зажмуренные глаза свои и понимает, что ищет тишины. Не всего этого, что вылепливается словами, верою и гневом, но чего-то глубже, несказанного, простой истины, какую безмолвие постигает и что произнесено быть не может. Мысли ее проникают в молельную комнату Бойсов. Она слышала, как произносят ее имя. Думает, не открывай глаз, не открывай… открывает глаза и видит Мэри Ишал, та вперяется в нее хмуро, все остальные взгляды тоже устремлены к ней, кроме Мэри Уоррен, высматривающей, что там чешется у нее на колене. Глаза Отца словно груз.

Его взгляд говорит, отчего же не отвечаешь ты мне, Мэри Иезекииль, ты уснула?

Ее глаза говорят, я пыталась слушать.

Он возносит руку, словно забирая у нее что-то, дар души ее, дар ее немых уст, эта рука с костяшками, что мнут пару бусин на четках.

Вслух он говорит, покажи, чтобы все стали свидетелями.

Она не понимает, о чем он, предполагает, что ее подловили, и он хочет ее трубку и табак. Ну и дура же ты, думает она, трубку не в кармане прятать надо было. Ищет взглядом того, кто ее выдал, глазеет на металлическую ванну, висящую на комоде, вот бы свалилась она с грохотом и скрыла позор ее, в комнате сегодня полно других, чужих в добротной одежде, пришедших, чтобы позволили им к ней прикоснуться, мужчина и женщина с мягкими руками, не видавшими работы, и с деньгами для общины, которые Отец вложит в руку Роберту Бойсу.