Благую весть принёс я вам

Вода просочилась в щели свежей могилы, и холм над ней просел, обнажив судорожно сжатые пальцы и торчащие ноги. В образовавшейся яме замигали хрустальные лужицы, протянулись жилы из чёрного железа, вспучились слюдяные пузыри. Лужицы стремительно растекались меж комьев земли, сливались, превращались в огромный дрожащий зрачок.

Чёрная хмарь поглотила мир, вытравила зелень с ерника, пригладила непослушные лохмы курпаточьей травы, залила торфяными каплями голубику, разъела ржавчину на острых листьях багульника. Угольный дождь барабанил по спёкшейся земле, будто призывал возмездие на головы восставших. И возмездие пришло.

– Всех пер-рережу, ур-родов, - хрипел Сполох.
– Всех, до единого. П-падлюки, мерзкие ублюдки...

Над ним проплывало неспокойное серое небо и качались тёмные кроны деревьев - словно огромные чёрные пауки ползали под сводами пещеры. И казалось Сполоху, что оттуда, сверху, взирал на него с суровой укоризной сам Лёд, посмеивался злорадно и кривил презрительно губы. Ужасно ломило всё тело, но пуще боли донимало бешенство. Как посмели эти черви, ничтожные создания, поднять руку на него - помощника вождя? Ещё вчера каждый почитал за честь удостоиться его взгляда, а сегодня эти недоноски искали его смерти, словно не родич он был, а мерзкий изгой, позор отца и матери.

– Р-размаж-жу по гр-рязи сволочей. Душ-шу из каждого вытрясу.

Отсюда, из низины, становище представлялось скопищем прыгающих огоньков и скачущих теней - точно общинники справляли праздник, бегая с факелами и горланя хвалу Господу. Спрятавшись в сосновой роще, протянувшейся вдоль речного берега, в бессильной ярости всматривался Сполох в происходящее наверху. Всматривался и размышлял про себя - отсидеться или бежать дальше, спасаясь от внезапно выплеснувшегося, как убежавшее молоко, гнева родичей. Назад соваться он и не думал - там смерть. Стоял, обхватив шершавый неровный ствол сосны, чувствовал под щекой уколы загрубелой твёрдой коры, грыз ноготь на правой руке, а в левой, бессильно свисавшей, покачивался длинный, с зазубринами нож.

– Что же это? Что же это?
– оторопело твердила сидевшая позади подруга.

Её трясло, нос пропитался запахом палёной шкуры, исколотые мелкими камушками ступни гудели от дикого бега.

Каким чудом они избегли гибели? Как не сгинули в этой свистопляске? Вся община восстала против них, все до единого - мужики и бабы, дети и подростки - каждый жаждал их крови. Но Сполох шёл напролом, расшвыривая всех, как взбешённый олень, и размахивал ножом, с которого летели капли крови. А над головой гремел ликующий кровожадный вой и носились полузабытые проклятья: "Да сметёт вас Огонь с лица земли!".

– Теперь из верхнего стойбища орут, - сообщил Сполох, не оборачиваясь.
– Видно, до твоих родичей добрались, земля мне в уши.

Знойника вдруг вскочила, бросилась прочь из рощи. Сполох успел её перехватить, прижал к себе, отбросив нож.

– Ты что? Ты куда? Ошалела, земля тебе в очи?

– Там сестра! В жилище... Она же сгорит...

– Ты-то чем ей поможешь, прыткая? Там - смерть, там - гибель.

– Смерть?
– она билась в его объятиях.- Гибель? Это ты виноват! Ты её бросил. Ты! Ты!

Он терпеливо сносил её удары, не отводя лица. Наконец, она притихла и беспомощно зарыдала.

Сполох погладил её по голове, поцеловал в макушку.

– Мы спасёмся. Верь мне. Всё будет хорошо. Зубами буду землю грызть, но выберусь отсюда. И тебя вытащу.

Он крепко прижал её, почувствовав прикосновение маленьких твёрдых грудей. Она была в одной набедренной повязке.

Сполох немного постоял, затем отпустил её, стянул через голову нательник.

– На, одень, пока кровососы не сожрали.

Та послушно напялила кожаную безрукавку, отошла и села на кочку возле корявой, с чёрными наростами, лиственницы.

Знойника была внучкой убитого Головнёй Отца из общины Рычаговых. Всю семью, кроме дальних родственников, истребил у неё беспощадный Артамоновский вождь, но Знойнику с малой сестрой пожалел, только отправил в хлев - вычищать паршу из коровьей шерсти. Работала она там, в моче и навозе, половину зимы, пока Сполох не упросил Головню передать ему девчонку - льстило сыну вождя-изгоя, что у него в жилище будет прислуживать девка из семьи Отца. Но напрасно он думал, что сможет безнаказанно изгаляться над ней: девка оказалась не промах, огрызалась, что твой брат-охотник, да ещё стращала Сполоха колдовством Отцов. "Зачарую, - говорила, - себя узнавать перестанешь". До того дошло, что Сполох поставил у изголовья фигурку Науки, сделанную Косторезом - защищать от порчи. Со страху обвешался оберегами, без заклятья не притрагивался к еде - вдруг заговорена? Думал отослать ведьму обратно в хлев, да испугался - засмеют. Скажут, не сумел обуздать девку.

А однажды, вернувшись раньше обычного с охоты, увидел, как Знойника тихо плачет в жилище. Спрятавшись за скошенной трубой очага, она лила слёзы и вытирала глаза рукавом испятнанного коровьей слюной нательника. Сполох замялся, неловко сжимая в руке копьё - не знал, как поступить. Знойника же, услыхав шум, подняла на него распухшие глазищи и шмыгнула мимо, выбежав из жилища. Сполох только рот раскрыл - вот тебе и стервоза! Тем же вечером, глядя, как она расставляет перед ним блюда с рыбной толчанкой и мясной похлёбкой, спросил:

– Чего ревела-то? Обижает кто?

Она глянула на него исподлобья, замотала головой.

– Ты скажи, я разберусь, - сказал Сполох.

Она опять помотала головой, отошла к мешку с молоком. Сполох помолчал, ковыряя в зубах, буркнул, тоже опуская взор:

– Что ж, плохо тебе здесь?

– Небось не хорошо.

Он вздохнул.

– Ну... ладно. Чего уж там. Былого не вернёшь... А жить-то сейчас надо. Или не согласна?

– Согласна...
– Она размотала мягкую горловину мешка, принялась наливать молоко в коричневую с рыжими подпалинами кружку. Вид у неё был сердитый. Досадовала, что хозяин застал её в слезах.

– Ну вот и хорошо.

Этот короткий разговор, ничего, вроде бы, не значивший, словно всколыхнул что-то в обоих. Будто протянулась меж ними незримая струна, скрепила чувства и мысли, и засвербило у каждого в сердце ощущением теплоты и душевной близости. Сполох после этого сразу перестал шпынять девчонку, следил теперь, чтоб не перетрудилась, раздобыл для неё одёжу поновее, да ещё делился лакомыми кусками, а Знойника уже не бросала на него ненавидящие взгляды и крутилась хлопотливо, стараясь угодить. Вечерами Сполох травил ей загонщицкие байки, плёл рассказы о дальних краях, услышанные от Пламяслава, и Знойника слушала его, развесив уши. Мужики посмеивались, покручивая усы: "Ишь, какую птичку себе Сполох заимел! Самое заветное отхватил!". Сполох отшучивался, думал - пустое, зубоскалят просто. Слишком уж привык смотреть на девчонку как на дитё, даже и не заметил, как девка за зиму покряжела и расцвела - любо-дорого смотреть.

А однажды, проходя мимо хлева, услыхал, будто кто-то копошится в сеннике. Странно так копошится - с мычанием и сдавленными криками. Ступил внутрь, прислушался, протиснулся вдоль сеновала, уминая рукой пряно пахнущий стог. И увидел: свой, Артамоновский, стоит, прижав Знойнику к стене, и закрывает ей рот ладонью, а сам таращится на Сполоха и дрожит нижней губой. Сполох даже не успел сообразить, как вмазал парню по челюсти, а потом гнал его через всё становище, скользя по утоптанному снегу, пока юнец с хрустом и треском не вломился в заросли тальника - отсидеться.