Благую весть принёс я вам

– Думаешь, мне легко это было, да? Думаешь, я хотела этого?
– Она тяжело дышала, то и дело облизывая губы, правое веко её дёргалось, будто там ползал маленький червячок.
– Грех на мне, ладно. Видишь, на что иду ради тебя? Душу свою гублю. Пойдём уж, нечего рассиживаться.

И, не дожидаясь ответа, поднялась и зашагала куда-то вдоль загона, понемногу удаляясь от вереницы жилищ. Искра тяжело встала, возя ладонью по скользкой глине стены, обошла труп, стараясь не глядеть на него, и потащилась вслед за безумной бабой.

– Кто ж это был?
– рыдающе выдохнула она в спину Рдянице.

– Наш, Артамоновский, или...?

– Чужак, - отмахнулась та, не оборачиваясь.

Возле входа в загон, перекрытого двумя лёгкими брёвнами, Рдяница обернулась.

– Рыбку бери. Лучше её не сыскать.

– На ней только Головня ездит, - ужаснулась Искра.

– Общая она, - возразила Рдяница.
– Он её сам себе присвоил, скотина такая. Поделом ему будет.
– Потом тряхнула космами и оскалилась.
– А хотя бы - и Головни. Ты разве - не жена его?

Она осторожно вытащила брёвнышки из пазов, положила и на землю.

– Зови Рыбку.

Искра тихонько ступила в загон, дрожа всем телом. Спины лошадей тянулись застывшими чёрными бурунами, истоптанная унавоженная земля мягко разъезжалась под ногами. "А если собаки всполошатся?" - запоздало ужаснулась Искра. И тут же вспомнила: все собаки сгибли на переходе. Сразу отлегло от сердца.

– Рыбка, Рыбка, - тихонько позвала она.
– Где ты, моя радость?

Она двинулась меж кобылиц, сокрушаясь, что Головня так и не успел построить отдельный загон, как собирался. Дела отвлекли. А может, забыл. Теперь вот ищи её здесь. Хорошо хоть, не весь табун сюда загнали, а только жеребых кобыл, убойных да сосунков. Но и так - испугайся сейчас лошади, замечутся и втопчут в землю, как пить дать.

Умная кобыла услышала своё имя, встрепенулась, заморгала бельмасто, тараща белые карасьи глаза. Вскочила на ноги, озираясь и фыркая.

Рдяница уже была тут как тут - волокла уздечку без удил, с кожаным переносьем.

– Знаешь, как такой править?
– спросила она, набрасывая узду на пепельногривую голову лошади.

Искра замотала головой.

– Освоишься. Нам бренчать нельзя. А Рыбка - лошадь умная, сама пойдёт, куда скажешь.

– А куда?
– спросила Искра, замирая.

Рдяница уставилась на неё, будто опешив от такого вопроса.

– А у тебя сейчас один путь, подруга - к отчинникам моим, к Павлуцким. Поди знаешь, где они нынче?

– У большой воды, что на полуночи, - едва слышно обронила Искра.

– Вот-вот. Чай, Огнеглазка в тундру не выгонит. Обе ведь от Головни натерпелись, горемыки.

Искра кивнула, хотя и с сомнением - вспомнила, как дико, до взаимных проклятий, разругались они с внучкой Отца Огневика при последней встрече. Явиться к ней - теперь? Приползти на брюхе, заливаясь слезами? А что дальше? Жить в торжестве её правоты и злорадства?

Она вздохнула, глядя в сторону. Родное стойбище будто взывало к ней: "Куда собралась? Одумайся! В пропасть идёшь, в бездну. Возврата не будет! Хочешь сгинуть в безвестности, как Огонёк?".

Рдяница взяла кобылу под уздцы, повела к выходу из загона.

– Каменная лощина небось вся нынче водой залита, - сказала она.
– Придётся крюк сделать. Пройдёшь через Оленьи холмы. Знаешь, где это?

Искра отрицательно покачала головой.

– По правую руку от лощины, днях в четырёх пути. Небось не заблудишься - там теперь кругом вода, другого пути нет. Иди по бережку, он-то тебя и выведет. Я знаю, Пламяслав рассказывал.

– Ой боязно, Рдяница. И тоскливо - сил нет. Ведь навсегда расстаёмся!
– голос Искры сорвался, она снова заплакала.

Они вышли из загона, Рдяница передала поводья Искре, вставила в пазы брёвнышки.

– Авось ещё увидимся, подруга. Головня-то чай не вечный. И на него управа найдётся.
– У Рдяницы тоже блеснули слёзы. Она быстро смахнула их, опустив лицо.
– Ладно, подожди здесь покуда. Я за седлом слетаю.

И направилась к своему жилищу. Но сделав два шага, обернулась.

– Слышь, ты жди, поняла? Не вздумай даже...
– она прищурилась, разглядывая обмётанное сумерками, словно залитое кровью, лицо Искры.

Та мучительно прикрыла веки, не переспросив даже, чего она должна не вздумать. Всё и так было ясно.

Лошадь мокро дышала в ухо Искре. Эта кобыла да седло с попоной Косторезовой работы - вот и всё, что теперь связывало Искру с прошлой жизнью. Новые места, новые люди, новые ощущения. А в животе шевелился он - заветный ребёнок, которого они так ждали с Головнёй. Жизнь неумолимо тянула жилу судьбы, наплевав на всех. Где-то там, в далеком прошлом, она закрутила узелок, и теперь не развяжешь его, не разомкнёшь. "Чему быть, того не миновать", - обречённо думала Искра.

В сквозистой тишине перекатывалось внизу лягушачье кваканье, пролетела, едва мелькнув, какая-то птица, и бултыхнулось что-то в реке, коротко и гулко, словно камень ушёл на дно. С каждым мгновением Искре всё сильнее казалось, будто она спит - слишком оцепенелым было всё вокруг. Быть может, и Рдяница ей померещилась? Вот сейчас откроет она глаза - а рядом будет он, желанный и несносный, посмотрит на неё и зашепчет: "Что тебе снилось, любимая?". Ах, как хотелось, чтобы это оказалось правдой!

Вспорхнула, поднятая с земли, стая снежных воробьёв, на мгновение окружив Искру хлопаньем крыльев, и к беглянке подковыляла мокрая от пота Рдяница, тащившая в охапке деревянное седло, меховую подушку и шерстяной потник.

– Заждалась, голубушка?

Быстро брякнув потник и седло на спину лошади, она затянула подпругу, потом взгромоздила позади тюк с солониной. Подсаживая Искру, пожелала ей:

– В добрый путь, милая.

Та ничего не смогла ответить - рыдания душили её. Нагнувшись, поцеловала подругу, а потом тронула пятками широкие и мохнатые бока лошади.

– Пошла!

– Помни - по берегу вправо, и к холмам, - повторила напоследок Рдяница, дрожа пухлыми губами.
– А там уж...
– Она махнула рукой, оборвав себя на полуслове. Ей тоже было нелегко расставаться.

Такой Искра и запомнила её: всклокоченную, с безумно шарящим взглядом и твёрдо сомкнутыми губами. Рдяница стояла у плетня, чуть сутулясь, усмехалась щербато и желала беглянке счастливого пути. А где-то там, за её спиной, лежал мёртвый человек - цена свободы и надежды, искупительная жертва отвергнутым богам.