Блудные братья

Понтефракт приосанился.

– Это предмет гордости Магистрата, – заявил он.

– Озма обожает менять внешность. Сейчас это отнюдь не растрепанная соломенноволосая девчонка в джинсах периода «Ночного кошмара» и Вудстока, и не знойная чернокудрая магиотка, как в прошлом году. Вот как она выглядит сегодня. – Носов проделал легкое мановение зажатым в руке пультом, и на свободном пространстве в центре помещения возникла застывшая женская фигура.

«Губы ее были алы, глаза сияли, как алмазы…» Нет, ничего королевского в Озме, пожалуй, не было. В облегающем длинном платье из безыскусной и даже грубой на вид белой ткани, с просторными рукавами и высоким стоячим воротником, она выглядела скорее фрейлиной на пикнике. Копна жестких волос живого соломенного цвета была умело уложена таким образом, чтобы казаться в полном беспорядке и в то же время не вызывать раздражения. Лицо и кисти рук были насыщенно-смуглыми, что могло быть в равной степени и результатом долгих прогулок под палящим солнцем, и незатейливым макияжем. На этом легком шоколадном фоне контрастно-алым пятном выделялись полные губы, сообщавшие круглому, скуластому личику несколько наивное выражение, и широко расставленные прозрачно-зеленые глаза. «Господи, – подумал Кратов, – да ведь она дурнушка!» Это ничего не меняло. Это нельзя было сравнить ни с чем и ни с кем, ни с одной из прекраснейших женщин, что встречались ему на жизненном пути. Ни с агрессивной, тропической красотой Рашиды Зоравицы, ни с морозным очарованием Идменк… Первый взгляд на Озму заставлял оцепенеть на месте. Второй – валил с ног. В ее простоватом лице, в ясном взгляде было столько царственной силы, что ей не нужно было даже открывать рта, чтобы завоевать народы и планеты. Достаточно было просто стоять молча перед тысячами потрясенных глаз. Но Озма при этом пела.

– Это действительно… Озма, – пробормотал Кратов.

– Не говорите, что никогда не видели ее воочию, – тихонько сказал Понтефракт, склонившись к нему.

– Только на афишах, что расклеены по всему городу, – печально сказал Кратов. – Теперь-то я вижу, что у вас за художники.

– Дерьмо художники, – охотно согласился Понтефракт. – У меня странное ощущение, будто бы вы хотите признаться, что никогда не слышали ее голоса.

– Боюсь, что так…

– Нет! – Понтефракт в ужасе отстранился от него. – Этого быть не может! Вы с ума сошли! Родиться и жить в лучшем из миров и не слушать Озму?! Чем же, кот дери, вы занимались почти сорок лет своей жизни?

– Видите ли, – осторожно промолвил Кратов. – Я вообще не питаю устойчивых пристрастий в музыке. Мне в детстве на ухо наступил медведь…

Прислушивавшийся к их словопрениям Грозоездник встрепенулся.

– Простите, – вмешался он. – Но как такое могло произойти? По моим сведениям, медведь – это крупный реликтовый хищник. Даже если допустить, что он сохранился на одной из планет вашей Федерации, то соприкосновение одной из его конечностей с органом слуха, да еще расположенном в столь уязвимом месте, как черепная коробка, неизбежно привело бы если не к гибели жертвы, то к тяжким увечьям!

– Это иносказание, коллега, – с некоторым раздражением пояснил ему Блукхооп. – Фигура речи! Вы должны это знать, вы специалист. К тому же, медведи еще не вымерли, и это вы также должны знать…

– Доктор Кратов, – сказал Понтефракт. – Друг мой! Не наговаривайте на себя. Я сам слышал, как вы мурлыкали после первых двух литров пива. Вы в состоянии воспроизвести услышанную мелодию, а значит – старина медведь обошел вашу колыбельку стороной. Вам нужно побывать на концерте Озмы, дабы вы поняли, что потеряли. И преисполнились раскаяния.

– Долгое время музыкальная культура Федерации пребывала в застое, – сказал Агбайаби. – Считалось, что исполнительское мастерство достигло совершенства, и потому красота и выразительность голоса большого значения не имеют. Все внимание уделялось тексту, мелодии и аранжировке. Это подлежало оценке и восхищению. Голос стал всего лишь одним из инструментов в партитуре. Тем более, что ничего не стоило синтезировать любой голос на усмотрение композитора… Но появилась Озма, и все вернулось на свои места. Людям, в общем-то, безразлично, какие слова и на какую музыку она поет. Им хочется слушать ее голос.

– Справедливости ради заметим, – ввернул Понтефракт, – что и слова и музыка также не обманывают ничьих ожиданий.

– Самые неискушенные упиваются ее голосом, – согласился Агбайаби. – Более наторелые – в состоянии оценить гармонию. Полиглоты вкусят блаженства от стихов. А те, кому на орган слуха наступил реликтовый хищник, благоволят насладиться обликом божественной Озмы.

– Но, как правило, потрясенный зритель подвержен комплексному воздействию сразу нескольких факторов! – воскликнул Понтефракт.

– Благодарю вас, коллеги, – произнес Носов. – Теперь доктор Грозоездник и доктор Блукхооп наверняка составили представление о том, что значит для человеческой цивилизации скромная по галактическим меркам персона Озмы.

Грозоездник все еще выглядел озадаченным.

– Это не так просто понять, – пояснил он. – У нас не существует искусства звукоизвлечения. Видимо, это связано с анатомическими особенностями нашей расы. Мы можем восхищаться простотой и логикой математических построений. Мы ищем гармонию в изящно выведенных доказательствах физических теорий и химических формулах. Но я увидел ваш энтузиазм и принимаю ваши слова на веру.

– Нам непросто понять ваш страх утратить отдельного члена своего сообщества, – сказал Блукхооп. – Вас так много, вы такие одинаковые. Что значит одно человеческое существо, когда остается человечество? Эта потеря будет немедленно и сторицей возмещена – у вас нет проблем с рождаемостью. Но вы все еще ставите общественную значимость отдельного индивидуума в зависимость от его личностных характеристик. Вы, как и тысячи лет назад, храните приверженность иерархической, клановой структуре общества. Только нынче градация происходит не по имущественным и сословным признакам, а по объективной, а чаще – мнимой существенности вклада в культуру или науку. Ну что ж… Если утраченный член и впрямь обладал некими выдающимися характеристиками – что мешает искусственно промоделировать и воспроизвести их в ближайшем же потомстве? И даже если такое невозможно – ведь сохранятся его труды, записи… хотя бы тот же «Ночной кошмар в Пайлот-тауне». Разве этого недостаточно?

– Мы не хотели бы, чтобы все ограничилось записями, – сдержанно заметил Агбайаби. – Мы хотели бы, чтобы за тем, что уже есть, следовало что-то еще. И как можно дольше.

– Ничто не длится вечно. Позвольте вам напомнить этот трюизм. Иногда бывает разумно остановиться на вершине, вместо того, чтобы неожиданно для всех, в том числе и для себя, вдруг сорваться в пропасть… – В окошке перламутровой капсулы трепыхнулась тонкая пелерина и пропала. – Впрочем, все это – праздные рассуждения на отвлеченную тему. Вы не желаете ни малейшего разрыва целостности, и это ваше право. Мы можем не понимать его, но обязаны принять.

– И помочь вам не допустить потери, – прибавил Грозоездник.

– Бруно, – обратился Носов. – Я знаю, что это не совсем укладывается в рамки местных законов, но вы должны допустить моих людей на очередной концерт Озмы. И на все последующие, кстати. И дать им свободу действий.

– Это будет непросто, – задумчиво произнес Понтефракт. – Озма пробудет в Тритое двадцать семь дней…

– Полагаю, вы не ждете, что толпы громил в защитной броне станут разгуливать между рядов, бряцая боевыми фограторами, – с легким сарказмом сказал Носов.

– Не жду, – согласился Понтефракт, продолжая сохранять озабоченный вид. – Я знаю, что вы незаметны неискушенному глазу.

– Искушенному – тоже, – веско промолвил Носов.

Интерлюдия Земля

– Вам повезло, – проговорил Грегор серьезно. – Это надо было суметь: пробыть в лесу час с небольшим и нарваться на укус «жан-лок-ванг»! Я вам завидую.

– Я не могу понять, когда ты начинаешь шутить, – сказал Кратов.

– Чтобы не рехнуться от забот, я шучу беспрестанно, – с печалью в голосе пояснил Грегор. Он вдруг хихикнул: – Мне повезло, что я микробиолог. Никому в голову не придет пригнать ко мне в лабораторию стадо всех моих мутантов в назидание…